Александр Невский. Сборник

Пасха в 1015 году праздновалась 10 апреля. Весна в этом году была ранняя, и к Святой земля покрылась густым травяным ковром, а на деревьях распустились листья.

К Светлому празднику прибыли в Киев бояре из разных концов святорусской земли и привезли великому князю Владимиру поклоны, поздравления и подарки от его сыновей. Над городом плыл колокольный звон, и под этот звон стекались на княжеский двор бояре, мужи, отроки, гости и городские старцы [1] .

Несмотря на праздник и на весёлый вид города, у большинства бояр лица были печальные и озабоченные. Уже около года великому князю неможилось, а в последние месяцы он слабел с каждым днём. На заутрене он часто обращался к боярам и отрокам, прося их поддержать его. На его величавом, хотя и исхудавшем, лице с прямым и тонким носом, с большими тёмными глазами, с густыми бровями, с откинутыми назад седыми волосами и с густой, волнистой, частью седой, но всё ещё тёмно-русой бородой было заметно сильное утомление. Но иногда в глазах великого князя появлялся тихий свет — он выпрямлялся во весь свой богатырский рост, поднимал голову, утомлённое лицо его светлело, и тогда от всей его величавой фигуры веяло неземной мощью и святостью. По случаю нездоровья великий князь после заутрени не звал к себе никого разговляться: разговлялись у митрополита. Но, невзирая на своё нездоровье, хлебосольный князь устроил днём «почестей пир».

К 12 часам каменный терем на княжьем дворе был наполнен народом. Из великокняжеских дружинников явились, правда, немногие, потому что большинство ушло с князем Борисом на печенегов, но собрались бояре, присланные Ярославом Новгородским, Брячиславом Полоцким, Глебом Муромским, Святославом Древлянским, Мстиславом Тмутараканским и Станиславом Смоленским. Собрались и бывшие проездом в Киеве гости новгородские, болгарские с Камы, варяжские, греческие, а также старцы из разных городов: Чернигова, Любеча, Василева, Перемышля, Червеня и других городов. Был посол и от князя Бориса, привёзший весть, что печенеги ушли от пределов земли Русской, так что Борису приходится идти в глубь их страны.

Наконец около полудня вышел из опочивальни Владимир в сопровождении митрополита Михаила-грека, дочери и старшего по рождению из князей Святополка, который приехал из своей волости Вышгорода, неподалёку от Киева. Похристосовавшись со всеми, князь попросил митрополита помолиться и занял великокняжеское место у главного стола, приглашая всех садиться.

Собравшийся на пир служилый люд говорил о походе Бориса на печенегов, а на дальних столах шёпотом высказывалось сожаление о болезни великого князя. Скоморохов и музыкантов на пиру не было: лишь пели два старца, гусляр и бандурист. Скоро невесёлый пир окончился, и усталый Владимир удалился в опочивальню.

Вечером пришли к нему берестовский иерей Иларион и любимый боярин Владимир Горисвет.

— Слаб я стал, — обратился князь к Илариону, — и недолга уж жизнь моя.

— Не отчаивайся, — отвечал Иларион, — за тебя найдутся молитвенники. У кельи, в которую я удаляюсь для поста, молитвы и дум, вырыл себе пещеру инок Антоний. Он родился в Любече, откуда пошёл на Афон, в землю греческую, принял там пострижение и пришёл теперь под Киев молиться, молить Бога о построении здесь обители. Он молод, но мудр и праведен, и молитва его угодна Богу. Молись, и он и я будем молиться за тебя, княже, и пройдёт немощь твоя, да и лечцы твои искусны и с помощью Божией...

— Лечцы мои, — отвечал Владимир, — правда, успокаивают меня, но я знаю, что жизнь моя уже недолга. Так, значит, угодно Богу. Я молюсь, но не о продлении жизни, а о прощении великих грехов моих: огнём жжёт душу мою прежняя лютость моя языческая...

— Княже, ты сделал то, чего не могла сделать твоя премудрая бабка Ольга, — возразил горячо Иларион. — Ты дал народу свет Христов, веру праведную, веру греческую! Ты смыл с себя праведной жизнью во Христе прежнюю нечисть языческую. Бог избрал тебя рукою Своею, чтобы крепить веру Христову там, где, по предсказанию апостола Андрея Первозванного, должен воссиять великий град христианский и укрепиться вера Христова! Бог простил тебя и возвеличил на все времена. Ты сравнялся с апостолами, просветив светом Христовым страну необъятную.

— Все люди славят тебя, — добавил Горисвет, — ты построил город, оградил землю от врагов и разбойников, ты ли не защитник бедных? Всякий находит суд и правду у тебя!

— Спасибо вам на добром и ласковом слове, — ответил Владимир, — но не затем я вас звал, чтобы вы хвалили меня, а чтобы вы помолились за меня в эти светлые дни. Просите Бога наставить меня, кому мне отдать престол киевский. Жизнь моя на исходе, и я молю Бога, чтобы после смерти моей не было смут, чтобы брат не восстал на брата. Сердце моё лежит к Борису, но Святополк старший в роду...

— Княже, — сказал Горисвет, — Святополк окружён ляхами и попами латинскими, а людям не люба вера латинская. Сам знаешь, что Святополк разума не великого, и жена его, Клотильда, польская княжна, овладела им. Люди знают об этом, видят это и ропщут. И если бы Святополку достался киевский великокняжеский престол, Русь стала бы волостью ляшской. На то ли ты укрепил и возвеличил её, на то ли ты дал ей веру православную?

— Твои любимые сыновья Борис и Глеб, — заговорил Иларион, — не от мира сего. Для них уготованы славные венцы небесные, а не земные, для земного же владычества есть у тебя сын Ярослав, муж мудрый, к книжной мудрости ревнивый, вере праведной преданный, твёрдый, в словесах искусный, о волости своей радеющий.

— Ярослав горд, — ответил Владимир задумчиво, — горд, как Рогнеда, мать его! На гордыню его ропщут люди в Новгороде, гордыня принудила его и отложиться от меня...

— Не от тебя, княже, — возразил Иларион, — а получив известие о твоей немощи и боясь, что Святополк овладеет столом киевским, Ярослав не хотел подчиниться ему...

— Молитесь да думу думайте, — проговорил опять Владимир. — На Фоминой седмице я со двором перееду в Берестово [2] , и там будем вместе совет держать...

На следующий день у Владимира была беседа со Святополком. Святополк, внук Святослава, наружностью напоминал своего деда: во всей его фигуре чувствовалась лихость. Однако кто узнавал князя ближе, тот убеждался, что его лихость была более показной, кажущейся, чем действительной. Святополк был хвастлив и лжив и старался всех перехитрить, но он не обладал для того достаточно проницательным и живым умом, а потому обыкновенно его планы наперёд разгадывались другими и разрушались. Да и в тех случаях, когда другие ему подсказывали действительно хитро и осторожно обдуманный образ действий, он не умел следовать ему.