Александр Первый: император, христианин, человек
Шрифт:
В годы 1809–1812 – точно не сказать, когда именно, да это и не важно – в Наполеоновской мега-державе случился такой надлом. Она росла и росла, она поглотила почти всю Европу и не собиралась останавливаться. На неё смотрели в каком-то оцепенелом гипнотическом ужасе: это ещё не всё?.. что ещё будет?!.. Конечно, были и такие, кто понимал: долго это длиться не может; но и они вряд ли представляли, когда и как этот дурной колосс наконец-то рухнет. Не знал и Александр. Предвидел ли он вообще крах Бонапартовой авантюры? Вопрос не простой. Сложными и неоднозначными путями шёл русский император по пространствам мировой политики; случалось ему попадать впросак, но случалось оказываться и в прозорливцах – интуиция его нередко находила должный путь. Не стоит думать, что решение загнать Наполеона на разрешение неразрешимой
Выше затрагивалась гипотеза, согласно которой Александр, претерпев унижения 1805-07 годов, следующие восемь лет жизни посвятил тому, что мстил Наполеону и успокоился лишь тогда, когда уничтожил врага дотла. Что правда, то правда, впечатление такое может сложиться: Александр как никто другой имеет право называться «победителем Наполеона». К тому же победил он по классическим канонам политического коварства: с показной мягкостью, уклончивостью, а под этим покровом – настойчиво, жёстко и беспощадно. Бонапарт закончил свои дни на краю Земли, обращённый в ничтожество, одинокий и обречённый на безнадёжное прозябание; Александр стёр противника в прах, в пустое место. Но то, что злопамятная расправа стала идеей фикс, поглотившей душу императора?.. Утверждать такое – значит ровно ничего не понять в душевной сути Александра. Не так уж трудно допустить, что ему были знакомы чувства мстительного торжества и сладости победы над поверженным врагом, а то, что он отдал этой победе годы, силы и жертвы, и догадок не требует – это на поверхности истории… Но это всё не были цели. То были обстоятельства жизни, в которые он попал в том числе и по своей вине. От них некуда было деться, их надо было решать. Он взялся решать. И решил.
Конечно – мы можем ещё раз это подтвердить – когда Александр входил в европейскую политику, он не представлял себе, во что угодил. Но не входить, во-первых, было нельзя, а во-вторых, когда вошёл и осмотрелся, то содрогнулся от увиденного и от того, что войти можно, а выйти никак… К тому же вошёл, прямо скажем, неудачно, своими же непродуманными маневрами завёл себя в такую позицию, из которой невдомо как выбираться. А выбираться надо! Конечно, хорошо бы заниматься стратегическим переустройством государства, оставив все прочие, мешкотные и хлопотные дела… но ведь это не более, чем мечты. Не дадут спокойной жизни, не позволят творить и созидать без помех… И прежде всего злой гений современности Бонапарт.
Александр умел «держать удар», жизнь научила. Да, он хотел и стремился заниматься реформаторским творчеством, избавив себя от рутины, благо и помощники толковые отыскались – Сперанский, Аракчеев… Но ясно было и то, что такого счастья ждать неоткуда. Если дела внутренние ещё можно перегрузить на Аракчеева и соответствующих министров, то дела внешнеполитические приходилось держать под контролем самому.
Небольшая справка о министрах «внутренних»: 24 ноября 1807 года ушёл в отставку Кочубей, поправлять пошатнувшееся здоровье. Его сменил Алексей Куракин (брат всё того же Александра Куракина, которого император счёл нужным отправить послом в Париж). А в 1810 году на министерский пост заступил Осип Петрович Козодавлев, образованный, культурный, здравомыслящий человек, отметившийся и в русской литературе… Он прослужил в министрах долгие девять лет.
Александр смотрел на ситуацию исключительно реально, если можно так сказать; то есть всё оценил и сделал верно. Не то, чтобы дела у него пошли как по маслу, в сложнейшей и тяжелейшей игре это просто невозможно. Однако именно ему удалось решить задачу, прежде никем не разрешимую: заманить Наполеона в роковую западню. Тот из неё не выбрался.
2
Тильзитско-эрфуртский период – пик Наполеоновской гегемонии в Европе. Правда, и потом расширение его державы продолжалось, и она по-прежнему выглядела
Континентальная блокада не давала должного эффекта. Наполеон норовил закрыть для англичан все европейские порты, но это было невозможно, британские товары перевозились на нейтральных судах; к тому же французский флот, если брать в расчёт весь мировой океан, не мог соперничать с английским – ни как военная, ни как коммерческая сила. Всё это Наполеон, бесспорно, понимал, но понимал он и то, что обратного хода него нет: только вперёд, ещё больше, ещё дальше… Ну так что ж? у него до сих пор всё получалось, получится и впредь. Кто сомневается в могуществе империи, может проверить. Он, император Наполеон I, развеет эти сомнения.
И развеивал. Его держава воевать не прекращала.
После Тильзита Россия вроде бы сделалась союзницей Франции. Условной, конечно, но всё же в сложившихся обстоятельствах худой мир был лучше доброй ссоры… Пруссия ничего не могла противопоставить сверхдержаве Наполеона: юридически оставаясь независимым государством, фактически она согнулась в три погибели под Бонапартовой пятой. Фридрих-Вильгельм не смел и шагу ступить без негласного одобрения из Парижа. Но к 1809 году более или менее ожила Австрия, отошла после надругательства над ней в Пресбурге. Заключённый тогда, в 1805 году мир лишал Вену её традиционного приоритета в Центральной Европе – конечно, для Франца это было тяжкой невзгодой, но до поры до времени он вынужден был молчать. А в 1809 году ему почудилось, что время молчания прошло, и теперь в полный голос могут заговорить австрийские пушки.
Надо признать, что горькие уроки Ульма и Аустерлица для австрийцев не прошли даром. Они cумели реорганизовать, модернизировать и отмобилизовать армию, сделав её куда более боеспособной – и война 1809 года, называемая войной Пятой антифранцузской коалиции (Австрию, разумеется, поддержала Англия), не стала для Наполеона сплошной феерией побед. Теперь они давались с трудом.
Австрийцы просто вынуждены были научиться воевать по-новому. В битве при Асперне 21–22 мая Наполеон формально даже проиграл: он безуспешно атаковал защитные порядки австрийцев и, понеся тяжёлые потери, вынужден был отступить. Военные историки отмечают, что в этом сражении Бонапарт действовал неряшливо, управление войсками было не на высоте [10, т.3, 251]… Тем не менее выводы из неудачи он сумел сделать. В решающей битве под Ваграмом – 5–6 июля – Наполеон победил, хотя далеко не столь блестяще, как в Аустерлице. Французы имели значительное превосходство в силах, просто задавили противника массой, при этом разгрома не добились: противник отступил в порядке, сохранив боеспособность.
Правда, сам Наполеон считал Ваграм одним из самых памятных своих достижений; но то было, вероятно, восприятие этой победы как «волевой», говоря спортивным языком – победы над неудачно поначалу сложившимися обстоятельствами.
Но как бы там ни было, победа есть победа. А поражение – поражение, и горе побеждённым. В Шёнбрунне [дворцовый комплекс в Вене, имперская резиденция Габсбургов – В.Г.] позаседали, поломали головы и с прискорбием решили: увы, и в этот раз оптимистические прогнозы оказались ошибочны… Австрийская империя признала себя побеждённой.
Мирный договор был заключён 14 октября в Вене (иногда его называют Шёнбруннским миром). Австрия по факту переставала быть независимой политической силой. Наполеон отчленил от неё изрядные куски: часть в пользу непосредственно Франции, а часть с барского плеча передал вассальным государствам Рейнского союза. И уж, разумеется, Австрия разрывала союз с Англией и присоединялась к континентальной блокаде.
Очередной успех, в очередной, казалось бы, раз подтвердивший избранность, раззадорил Бонапарта пуще прежнего. Задор этот бурным потоком устремился по двум основным руслам: во-первых, император продолжил территориальные приобретения (об этом позже), а во-вторых, решил окончательно, чтобы уж ни с какой стороны к нему никто не мог придраться, закрепить свой императорский статус.