Альфа. Взрослые сказки
Шрифт:
Вкусному и теплому. Живому! От мысли, чем все могло закончиться, из горла вырвался скулеж.
— Все хорошо, — ее гладили по голове, успокаивали, целовали, — Теперь все точно будет хорошо.
Через некоторое время к дому подъехал черный внедорожник. Оборотень, выскочивший из него, был ей незнаком. Милолика зарычала.
— Ребята Макса, — тихо пояснил Руслан, — Я все расскажу, любимая.
Настороженно поглядывая на замершего оборотня, она забралась внутрь.
Закрытые помещения ей резко перестали нравиться. В темном, просторном салоне пахло кожей. Железом и немного бензином. А ещё медикаментами. Аптечка! И ее как
— Ох!
И опять над ней смеются! А образ волчицы беспокойно крутится внутри. Требует облизать и вылечить!
— Давай, моя хорошая, делай что хочешь, — Руслан развалился на широком сиденье, давая доступ к себе, — Не сдерживайся.
Он был совсем без рубашки. Только в конце как застегнутых штанах. Даже босой!
Схватив спиртовые салфетки и стерильный бинт, Милолика бросилась помогать.
Все в ней требовало этого. Как дыхание, как новый удар сердца, было необходимо дрожащими пальцами стирать засохшую кровь, подбираясь все ближе и ближе к уродливому. маленькому отверстию. Он был ранен в плечо. Но так близко к груди, что ей показалось это смертельным! А второй выстрел?! Она же слышала!
— Под ноги. Он стрелял мне под ноги…, - голос над ухом хрипел и ломался. В запахе хвои и морского бриза появились первые нотки шторма. Дикого, но мягкого, нежного и сметающего все на своем пути.
Испачканная салфетка смятым комочком упала на пол. А ее ладони уже скользили по горячей, как песок пустынь коже, чертили плавные узоры по напряжённым мускулам. Рельефным, крепким… И картинка перед глазами поплыла, оставляя лишь избранные детали. Танцующий между пальцами хоровод искорок. Бледно-золотые, почти прозрачные потоки, клубящиеся там, где касалась ее рука. Они были ярче и толще на груди и почти совсем истончались у шеи. Становились почти невидимыми. Совсем слабыми…
Серая, дымная полоска, похожая на ошейник лишала их сияния. Не давала течь свободно и легко, душила собой. словно высасывая жизнь. Ее нужно снять.
Порвать, и сбросить на пол, в грязь из которой она сделана… Не понимая, что делает, Милолика потянулась к ней. И первое же прикосновение, до разрывающей на части боли, наполнило голову яркими и короткими, как вспышки фотокамер, образами.
Подвал. Холодно, сыро, больно. Слюна блестит на оскаленных клыках.
Оборотни. Бешенных и злые потеряшки. Ребенок. Изгиб длинных, слипшихся от слез ресниц и острое, все в бурых подтеках плечо. Звон ржавого, тяжёлого ошейника и тихий плач сквозь обкусанные, до крови. губы. Выпирающие позвонки, тонкие дуги ребер. Жажда, что сводит с ума. Он не пил уже три дня! И в зелёных глазах животный страх и немой вопрос «За что?»
Волосы на затылке зашевелились от ужаса. И она рывком дернулась вперёд. хватаясь за ошейник. Его надо освободить! Этого испуганного и замученного ребенка! И ледяная, выпачканная ржавчиной и кровью сталь лопнула от первого же усилия. Рассыпалась трухой между пальцев, а уши наполнил громкий плач… женщины? И стук каблуков.
Из глаз брызнули слезы. Кубарем скатившись вниз, Милолика больно стукнулась спиной обо что-то твердое. Пространство исказилось, приобретая знакомые очертания. Машина. Кожа, бензин и медикаменты… И Руслан. Тоже на полу. Среди окровавленных и смятых салфеток, он громко кашлял, хватаясь за горло. Из раны снова сочилась кровь, а на шее алели глубокие царапины.
— Пи… ка…, - просипел, глядя на нее потемневшими,
И опять кашель. Машина стояла на месте. Водителя нет…
— Руслан! Я… Я не хотела! — бросилась к нему, обнимая и помогая сесть на сиденье, — Тебе плохо, да?! Что я сделала?!
— Дар, — просипел едва слышно. А сам весь мокрый, как водой облитый, — Это твой…
Дар. У моей матери были туфли… с железными набойками. Она… плакала… Я вспомнил. Сидела рядом, когда я… Когда меня нашли. По голове гладила и плакала!
— Плакала? — прошептала в ответ Так тот мальчик — он? О, Господи…
И её тут же схватили, перетаскивая на колени.
— Всегда думал, что это мать меня туда запихнула, — зашептал, прижимая ее голову к своему плечу, — Чтобы или сломать или крепче сделать. Она… Она бредила идеей сильного вожака. Двадцать один год с этим жил. Ненавидел ее. Задыхался от проклятого ошейника. Никак избавиться не мог! Но это — не она… Мать Волчица…
Не она!
— А кто? — пискнула чуть слышно. А внутри до сих пор ужас. И в ушах злое рычание потеряшек. А ещё плохо так… Будто на изнанку вывернули и выжали! Спать хочется, невозможно просто! И волчица стонет, усталая и совершенно испуганная.
— Неважно кто. Может отец. Виола или конкуренты… Но не она — и это главное.
Только это главное…
Шепот становился все неразборчивое. Где-то хлопнула дверь. заиграл мобильник.
Глаза закрывались. Веки, сделались тяжёлыми и непослушными, а волчица скрутилась в серенький меховой клубок, пряча нос в пушистом хвосте. Им надо отдохнуть. Всего минуточку…
Руслан
Он так и принес ее спящую в коттедж. На руках, не чувствуя боли в простреленном, но уже заживающем плече. Грозова выскочила на встречу, глаза красные от слез, личико опухшее. Кинулась к ним и так в двух шагах и застыла, прижимая пальцы к губам и шепча что-то неразборчивое. Вокруг суетились оборотни, весь дом. как муравейник. И мобильник скоро расплавится. Зачистка полным ходом шла, есть пострадавшие. Растяжек и ловушек в лесу ныне покойного Гричко с избытком было.
Не глядя на причитающуюся и семенящую следом волчицу занёс на третий этаж.
Там уже Белова поджидала. И Олежка.
— Мама, мама!
Ребенок бросился к ним. Вертелся под ногами. протягивал ручки, а. когда он Милолики на постель положил, то ухватился за ее шею так, что и не отцепить.
Белова так осмотр и начала, слова против не пискнула. Да и не до этого ей сейчас.
По лицу видно, кто в мыслях засел. Жаров обалдеет, когда в себя придет.
— Истощена, состояние стабильное, — зрачок проверила и отшатнулась, — Мать Волчица!
И Грозова тут как тут.
— Что там?
— Милопика обернулась, — ответил вместо ошарашенной Беловой.
Девушка на кровать рухнула. И опять сырость давай разводить. А Олежка на всех волчонком смотрит. Жмется к маме, гладит своими ладошками.
И Руслан сам бы рядом лег Прижал к себе и целовал, ее спящую, дышал полной грудью чувствуя, что нет больше этого чертового ошейника. Исчез он, рассыпался пылью, а грязь детских воспоминаний словно завернули в прозрачный и бесконечно прочный пакет. Руслан все так же мог припомнить любую мелочь, и какой масти был каждый из потеряшек, но эти мысли больше не тревожили. Не боясь замарать руки, их можно было взять и отбросить на самые задворки памяти.