Алфавита. Книга соответствий
Шрифт:
Что за ерунда!
Стоп. Начнем сначала.
Была вязанка дров. Лежала себе у подъезда. Ее подняли – она обрела потенциальную энергию. Это ясно… А теперь вязанки дров нет. Ее сожгли, и вязанка дров исчезла… Но куда делась энергия? Согласно принципу Ломоносова – Лавуазье, она не пропала. Не может пропасть.
Может только перейти в другой вид. Вот она и перешла. Но не в тепло… нет, нет. Не может она в тепло. Это бред – в тепло. Если бы она могла в тепло, все бы только и поднимали дрова как можно выше!..
Может быть, в свет?.. Тоже чушь: выше – ярче. Ну ерунда же, ерунда!.. И вообще, таскать вязанку дров – это, несомненно, физика.
А вот жечь ее – это уже не физика никакая, потому что горение – процесс химический!.. То есть химия – она тоже, конечно, в какой-то
Я прямо вспотел от этой вязанки дров – как будто и впрямь таскал на себе туда-сюда.
И вдруг сообразил.
Бог ты мой, что ж это мне втемяшилось, что вязанки дров нет! А зола?
А продукты горения? Ведь, согласно тому же закону, материя не исчезает и не появляется вновь! Есть вязанка дров! Только она несколько развеялась… вылетела в трубу!.. Но она есть! И потенциальная энергия – при ней! При тех крупицах… при атомах, при молекулах! При золе, при углях!..
Вечером подсунул задачку Витюше Баранову по прозвищу Баран. Мы с ним сидели за одной партой, и физику он тоже знал неплохо.
Витюша фыркнул и отодвинул задачник:
– Куда, куда… Что тут неясного? В тепло, конечно!
Я восторженно расхохотался. Однако минут через двадцать стало не до смеха – Баран ни в какую не желал признавать моей правоты.
Наоравшись до хрипа и обоюдно наобзывавшись словами, самыми нежными из которых были "пень" и "тупица", мы расстались.
Перед сном я ворочался, злобно представляя, как завтра поставлю
Барана пред ясны очи физички Светланы Глебовны. Вот уж кислую рожу он состроит, услышав приговор! Я над ним всласть поиздеваюсь, а потом – что уж! не до смерти же казнить! – великодушно прощу…
Почти так оно и вышло.
Светлана Глебовна подняла тонкие брови и окинула нас, птенцов, своим ласковым взглядом.
– Ну что ж вы, мальчики! – сказала она, улыбаясь и качая головой.
–
А еще отличники! Куда, куда… Что ж тут непонятного? Разумеется, в тепло!..
Гений жизни
Свойство гениальности в отношении к жизни присуще далеко не каждому, но в житейской практике встречается довольно часто. Наглядней всего оно проявляется во время туристического похода. Всегда находится один, кто, как ни старался, не смог добыть подходящего по размеру рюкзака. Разводя руками, он с доверчивым сожалением разъясняет свою беду: в его рюкзак помещается лишь спальный мешок и кое-какая одежонка, а вот что касается коллективного провианта, то ни крошки не влазит. Продовольствие несут те, у кого рюкзаки побольше. Обувь у него тоже чаще всего не в порядке. Это не препятствует ходьбе в целом, но на стоянке, когда нужно спешно топать за водой и валежником, он занят исследованием своих мозолей, причем сопровождает его стонами, способными довести до слез даже милиционера. Во время возни с падающей палаткой и негорящим костром гений жизни сидит на бугре и задает один и тот же вопрос: зачем все это нужно? На его взгляд, палатка ни к чему, потому что дождя наверняка не будет, поужинать можно хлебом и сахаром, а жажду как нельзя лучше утоляет сырая вода. Кроме того, он часто восклицает:
"Да что за бред!.." – и громогласно удивляется неразумности окружающих, которые продолжают бессмысленно суетиться у огня. Как правило, к моменту раздачи макарон с тушенкой он все же находит резоны приблизиться к очагу, а когда все поели и кто-то моет в болоте посуду, браня во тьме треклятых комаров, уже не найти большего весельчака и балагура.
На него стараются не обращать внимания, поскольку все равно в случае спора он приведет аргументы, которые никоим образом не могут быть опровергнуты. Так, например, я собственными ушами слышал, как один гений жизни спрашивал, не все ли равно дедушке, когда он к нему приедет – сегодня или завтра? В самом вопросе звучала уверенность в том, что дедушке безразлично. Действительно, его правоту невозможно было подвергнуть сколько-нибудь рациональному сомнению,
Ничто не способно заставить гения жизни пошевелить хотя бы пальцем, если это всерьез не угрожает его собственному благополучию. Он органически не способен ускорить шаг, даже когда речь идет о возможных материальных потерях; тем более это верно в случае, когда таковые не грозят. Если по странной прихоти он возьмется отвезти вас с тяжелым чемоданом на вокзал, вы непременно опоздаете. Глядя на башенные часы, он воскликнет: "Да что за бред! Какие-то две минуты!.." – и будет долго и красочно возмущаться мелочностью железнодорожного начальства. Если вы, отстояв затем целый день за новым билетом, поверите его клятвам, что уж теперь-то он будет точен, как сторублевая бумажка, а в день отъезда за сорок минут до отправления не броситесь с чемоданом к метро, вам и на этот раз не видать поезда как своих ушей. Если вы, согнувшись в три погибели и выпучив от натуги глаза, понесете на спине сложенную байдарку, он будет грациозно семенить рядом, положив руку на чехол. Если спустит колесо, вы будете крутить домкрат на лютом морозе, а он – слушать музыку, доброжелательно посматривая из теплого салона; когда же все снова придет в порядок и вы поинтересуетесь, почему он так и не вышел из машины, гений жизни удивленно спросит в ответ: какой же смысл мерзнуть двоим, если дел только на одного? Даже когда вы соберетесь на Марс и попросите его купить три кило картошки, то на протяжении всего полета вас будут сопровождать самые разные приборы, устройства, приспособления, тубы, батареи, контейнеры, отбросы, продукты обмена, телефонограммы, скафандры, невесомость, метеориты,
Белка, Стрелка и результаты исследований – то есть все, что душеньке угодно. Единственное, чего не найдется в недрах бороздящего просторы космоса корабля, – это хоть бы самой завалящей картофелинки.
Что касается работы, то гению жизни ее никогда не достается: он либо появляется, когда уже все сделано, и с благодушной улыбкой выслушивает оскорбления в свой адрес (изредка, впрочем, восклицая привычное: "Да что за бред!.."), либо его не допускают к ней и на пушечный выстрел, потому что он непременно испортит все дело.
Впрочем, подобные мелочи не могут его огорчить – работа ему не нужна. Он с младенчества привык к тому, что жизненные блага падают ему на голову, и в каком-то смысле никогда не выбирается из этого невинного возраста. С матерью он живет лет до сорока – то есть пока она в состоянии хоть как-то его обслуживать; когда эта самоотверженная женщина стареет, он наконец перебирается к жене, чтобы предоставить ей возможность делать то, чем раньше была занята родимая.
Ему часто везет по мелочам – он находит кошельки на улице, заявляется в магазин как раз к началу распродажи, в кармане купленного им в комиссионке пиджака обнаруживается крупная купюра…
Везением он распоряжается как нельзя более разумно. Вообще, он практичен, очень неглуп и хорошо воспитан. Беседовать с ним – одно удовольствие, тем более трудно объяснить неожиданные приливы острого желания съездить ему по морде. По-видимому, гений жизни неким специфическим образом искривляет прилегающее пространство.
Существует точка зрения, в соответствии с которой гений жизни в конце концов "получает по заслугам". Не стоит ломать копья вокруг сего нелепого мнения – оно является порождением не опыта, а свойственного людям стихийного стремления к абстрактной справедливости. Истинный гений жизни проживает свою жизнь играючи – от самого начала до самого конца. Он легко минует то, что для другого является непреодолимым препятствием, не упускает удачу, всегда добродушен и благожелателен, а любые попытки причинить ему вред, неудобство или хотя бы беспокойство заранее обречены на провал и, как правило, оборачиваются против того, кто их замышляет, – в полном соответствии с поговоркой: "Не рой другому яму, сам в нее попадешь".