Альфред Йодль. Солдат без страха и упрека. Боевой путь начальника ОКВ Германии. 1933-1945

Юст Гюнтер

Бомба была подложена полковником графом Клаусом фон Штауффенбергом, штабным офицером, потерявшим глаз в бою танковой дивизии в Тунисе. Это Кейтель впервые познакомил его с Гитлером на совещании по вопросам резервов. По свидетельствам, после первой встречи со Штауффенбергом Гитлер спросил, кто такой этот одноглазый полковник: он нашел Штауффенберга зловещим.

Кейтель был не способен проникнуть в тот мир, в котором жил и действовал этот доведенный до отчаяния революционер-аристократ. Впоследствии он отметил в нем единственное качество, которое его поразило, – «фанатизм». Вероятность того, что среди офицеров мог возникнуть мятеж, мятеж, в котором аристократы исполняли ведущие роли, была для Кейтеля непостижимой.

В начале 1943 г. Кейтелю сообщили о деле Остера; оно было связано с его собственными департаментами. Генерал-майор Ганс Остер, глава центрального отдела подразделения внешней военной разведки ОКВ, был обвинен в том, что неоправданно приписывал людей

к резервистам, а также косвенно в преступлениях с обращением валюты. Но в действительности он был виновен гораздо больше: он был начальником штаба тайного заговора против Гитлера, который так никогда и не осуществился. Как и Штауффенберг, Остер был революционером душой и телом, но так же, как и Шульце-Бойзен из «Rote Kapelle», [50] был себе на уме. Он верил, что любые средства оправданны, если они приведут к свержению Гитлера, поскольку полагал, что Гитлер являлся разрушителем нации. Политические цели Остера и Шульце-Бойзена диаметрально отличались друг от друга, но, как последний совершенно не колебался, снабжая большевиков военными разведданными, Остер так же без колебаний сообщил своим друзьям на западе, например, дату вторжения Гитлера во Францию и Нидерланды, еще до действительных событий.

50

Красная капелла (нем.). (Примеч. пер.)

Тем не менее фельдмаршал, разбираясь в этом деле, решил, что проблема, по всей видимости, появилась из неправильно понятых различного рода неизбежных дел, которые обязана была вести их разведывательная служба. Когда же начальник военной юридической службы сообщил Кейтелю по ходу дела, что адмирал Канарис, глава управления внешней разведки, виновен не менее чем в государственной измене, Кейтель резко высказал ему: как только он посмел предположить, что кто-то из начальников департамента ОКВ может быть виновен в государственной измене. Он пригрозил этому несчастному офицеру военным трибуналом, и заявление было поспешно отозвано; Остер же был без шума отправлен на пенсию. [51]

51

Основано на документе из бумаг д-ра Нельте, озаглавленного «Досье генерала Томаса: дело Остера». (Примеч. ред.)

Даже когда адмирал Канарис был арестован после взрыва бомбы 20 июля и брошен в концлагерь, фельдмаршал отказывался верить, что он все-таки был виновен, и оказал семье адмирала финансовую поддержку. Точно так же он отказывался верить во все обвинения против генерала Томаса, главы подразделения военной экономики, который был арестован в то же самое время. Его неверие вдохновляла не ведомственная гордыня; Кейтель был довольно наивным офицером, чтобы поверить в то, что те, кого он знал все последние годы, могли бы вести двойную игру.

20 июля, после обеда, генерал-полковник Фромм, начальник Штауффенберга, позвонил Кейтелю из Берлина, чтобы спросить, правда ли то, что Гитлер погиб. Кейтель ответил отрицательно: то, что было совершено покушение на фюрера, – это правда, но он был только слегка ранен. И также спросил, где находился начальник штаба Фромма, полковник Штауффенберг. У него уже возник зародыш подозрений.

Генерал-полковник Фромм, его давнишний недруг, был высшей фигурой в организационной схеме вооруженных сил после Кейтеля. В этот же день, во второй его половине, он был снят со своей должности, чего никак не ожидал, в особенности потому, что первоначально был арестован заговорщиками на Бендлер-штрассе; его преемником стал рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Кейтель проиграл последнюю крупную битву за контроль над армией и вооруженными силами. Он всегда весьма серьезно верил, что он должен держаться, чтобы помешать СС прийти к власти, но произошло как раз именно это. Кейтель неоднократно и упорно повторял в своих записях для своего защитника один важный момент: ему никогда и на ум не приходило действовать так, как это делали заговорщики. Для него слова Гинденбурга всегда были эмблемой на его стяге: «Верность – это показатель чести». И в Нюрнберге, в свой бедственный час, эти слова были вдвойне важны для него.

Вот почему в то время, пока фюрер приветствовал в «Волчьем логове» Муссолини, Кейтель рьяно приступил к опровержению всех тех приказов coup d’'etat, [52] которые позднее, в конце этого вечера, достигли командующих военными округами. Можно сказать, что этот coup d’'etat осуществлялся по телефону и телеграфу; и точно так же этот coup d’'etat был по телефону раздавлен. На протяжении нескольких часов этого вечера Кейтель вновь отдавал приказы, впервые после службы в Бремене, и эти часы определили судьбу Германии.

52

Государственный переворот (фр.). (Примеч.

пер.)

После покушения на Гитлера фельдмаршал Кейтель написал свое первое завещание, датированное августом 1944 г. В нем он полагает, что Хельмшерод, его главное поместье, должно перейти к его старшему сыну; а также он упоминает 20 тыс. фунтов, [53] подаренных Гитлером на его шестидесятилетие, сумму, которую он положил целиком в свой банк в Берлине.

В своих воспоминаниях Кейтель описывает конец Третьего рейха. В заключительной их главе обращает на себя внимание, как мало обсуждались какие-либо оставшиеся конкретные военные надежды; и не было уже никакой надежды на дипломатическое решение. На своем посту фельдмаршал до самого последнего момента пытался удержать фигуру Гитлера как верховного лидера рейха, несмотря на то что сам Гитлер уже решил умереть в битве за Берлин и больше не интересовался дипломатией. Фельдмаршал, скорее всего, полагал, что теперь только один человек способен закончить эту войну, и этим человеком был сам Гитлер: если фюрер уйдет, то рейх может погибнуть в анархии. О том, что, совершив самоубийство, Гитлер мог ускользнуть от своей последней ответственности, он никогда и не думал. Из-за его озабоченности ввиду предстоящего всеобщего краха закона и порядка, если произойдет наихудшее, он очень сильно переживал из-за потери контакта с бункером фюрера, находящимся под рейхсканцелярией в Берлине, даже во время опасного перелета ОКВ в Мекленбург; для него было ужасным ударом, когда он узнал, что он больше не сможет вылететь в Берлин.

53

250 тыс. марок. (Примеч. пер.)

С другой стороны, эта финальная сцена пробудила истинного солдата, который спал внутри него. Стрелки часов остановились на полуночи, и так мало осталось тех, кем можно было командовать, но фельдмаршал выехал на фронт, руководил, отдавал приказы, отзывал командующих, которые, казалось, потеряли голову в этом сражении, и пытался сделать все возможное, чтобы добиться освобождения Берлина. Он отказывался видеть, как мал был боевой дух восточных армий, беспрерывно ведущих ужасные сражения на протяжении почти четырех лет, как возрос их явный страх перед русскими с их неописуемой силой разрушения, полчищами танков и артиллерии. Стремительность 1940 и 1942 гг. давно уже была исчерпана, а воля к сопротивлению – тем более. Одних строгих приказов теперь уже было недостаточно; только новые эскадрильи самолетов и свежие танковые дивизии с полными топливными баками и полным боекомплектом могли еще хоть чего-то добиться. Но этого фельдмаршал предоставить не мог, потому что этого не было.

Затем его долгий кошмар как будто завершился: пришли новости о смерти Гитлера. Он понял, что война должна быть закончена.

Безусловно, фельдмаршал стал уже совсем другим человеком, когда две недели спустя после смерти Гитлера был взят в плен как военнопленный; но даже и в качестве «военного преступника» в Нюрнберге он не пытался спасти свою собственную шкуру, а только искупить вину за действия германских вооруженных сил.

В Нюрнберге, на Международном военном трибунале, несмотря на физическую потерю свободы в качестве обвиняемого и довольно трудные условия тюремной жизни, фельдмаршал в конце концов вновь стал свободной личностью, после стольких лет службы офицером, зависимым от человека, которого он считал столь глубоко деспотичным. То, что его признают виновным, вне зависимости от того, что он выскажет в свою защиту, он понял сразу же, как только взглянул на обвинительный акт, который был передан ему 19 октября 1945 г. Весь мир восстал против него, против Германии, после пяти с половиной лет страшной войны с ужасающими преступлениями против всех естественных законов. Он больше не заботился о торговле за свою шкуру; главной его целью было отстоять свою честь, и не только свою собственную личную честь: он полагал своим долгом защитить честь всех германских войск, потому что он был слишком искренен, чтобы не признаться самому себе, что он часто недостаточно высказывался в защиту традиционного понятия прусской воинской чести; к тому же он хотел сделать свой собственный вклад в установление исторической справедливости. Только это, и ничего более, было его стремлением в Нюрнберге.

1 октября 1946 г. Международный военный трибунал признал его виновным по всем четырем пунктам обвинительного акта: тайный заговор для ведения военной агрессии; ведение военной агрессии; военные преступления, преступления против человечности. Он был приговорен к смерти через повешение, и этот приговор был приведен в исполнение 16 октября 1946 г.

Альбрехт Кессельринг

Моя жизнь в послевоенный период

«Пепельная клетка» в Мондорфе. – Нюрнберг. – Дахау. – «Кенсингтонская клетка». – Суд в Венеции в феврале – марте 1947 года. – Ардеатинские катакомбы и репрессии. – Меня приговаривают к смертной казни. – Сохранение итальянских памятников и шедевров искусства. – Тюрьма в Верле. – Заключение