Альгамбра
Шрифт:
Наводненные призраками бассейны тоже остались позади; мы поднимались извилистой вьючной тропой, и вскоре нас обступили дикие и унылые горы в редких пучках тощей травы. Кругом все было сурово и убого, и с трудом верилось, что мы едва отошли от фруктовых садов и садовых террас Хенералифе и что поблизости лежит чудная Гранада, город рощ и фонтанов. Но такова уж природа Испании: чуть не возделанная, она дичает и скудеет; пустыня и сад соседствуют здесь от века.
Теснина, из которой мы выбирались, называется, по словам Матео, el Barranco de la Tinaja — Кубышкино ущелье, потому что здесь в давние времена нашли кубышку с мавританским
— А что это за крест в глубине ущелья, вон на той куче камней?
— Это так, это здесь несколько лет назад убили погонщика.
— Что ж, Матео, значит, разбойники и убийцы хозяйничают у самых ворот Альгамбры?
— Сейчас нет, сеньор, это раньше, когда в крепости было полно всяких бродяг, но их всех повыгнали. Правда, что и цыгане, которые живут по землянкам на горе за крепостью, тоже народ бедовый, но убийств у нас давно уже не бывало. А того, кто убил погонщика, вздернули в крепости.
Мы все поднимались ущельем, и слева торчала крутоверхая скала по имени Silla del Mora — Сиденье Мавра, — я уже писал, что, по преданию, злосчастный Боабдил бежал сюда во время народного возмущения и целый день просидел на этом утесе, печально глядя вниз, на мятежный город.
Наконец мы взошли на крайнюю вершину горного отрога, возвышающегося над Гранадой; вершина эта называется Солнечной Горою. Надвигался вечер: заходящее солнце уже тронуло золотом самые высокие пики. Там и сям видны были пастухи, по откосам отгонявшие стада на ночь, и погонщики с медлительными мулами, рассчитывавшие горною тропой засветло добраться до городских ворот.
Скоро ущелья огласились гулким звоном — соборный колокол звал на молитву. Ему откликнулись все церковные и сладкозвучные монастырские колокола. Пастухи замерли на склонах, погонщики на тропах: всякий обнажил голову и стоял неподвижно, бормоча вечернюю молитву. В этом обычае есть торжественное очарование: по звучному призыву все обитатели страны в едином хоре возносят благодарение Господу за дневные щедроты. Словно покров благодати простирается над землею, и пышное зрелище закатного солнца немало прибавляет к торжественности мига.
В этом диком и глухом месте впечатление было особенно сильное. Мы стояли на голой, каменистой вершине населенной призраками Солнечной Горы, где растрескавшиеся бассейны и водоемы и осыпающиеся руины обширных строений напоминали о былом многолюдстве, но теперь здесь царили тишь и запустение.
Блуждая среди останков прежних времен, мы наткнулись на круглую шахту, глубоко уходившую в горные недра; Матео сказал, что это здешняя загадка и диковина. Я было предположил, что неутомимые мавры вдалбливались в камень и строили колодец, чтобы добыть свой любимый первоэлемент в изначальной чистоте, но у Матео было другое объяснение, в его вкусе. По преданию, которому твердо верили его отец и дед, это был вход в горные пещеры, где Боабдил и весь его двор спят очарованным сном и в урочные часы выходят навестить свои прежние обиталища.
— Ах, сеньор, на этой горе что ни шаг, то диво. В другом месте была такая же яма, и в ней раньше висел на цепи железный котел; никто не знал, что в этом котле, он был с крыш кой, но все думали, что он полнехонек мавританского золота. Многие пробовали его вытянуть, с виду-то это было легко, но как его тронешь, так он проваливался в самую глубину; побудет там, а потом снова появится. Один понял, что он заколдованный, и тронул его крестом, чтоб разрушить заклятие, и разрушил, потому что котел совсем провалился и больше не показывался.
И все это чистая правда, сеньор; дедушка мой видел это своими глазами.
— Как, Матео, своими глазами видел этот котел?
— Нет, сеньор, он видел яму, в которой котел висел.
— Ну, Матео, это то же самое.
Темнеет здесь быстро, и мы покинули эту обитель призраков в густеющих сумерках. Спускаясь к ущелью, мы уже не видели ни пастухов, ни погонщиков и слышали только собственные шаги да одинокое верещание кузнечика. Ночная тень становилась все гуще, и скоро вокруг нас сомкнулась темнота. Лишь на возвышенных вершинах Сьерра-Невады еще медлил отблеск дня: снежные пики светились на темно-синем небосклоне, и хрустально-чистый воздух скрадывал их дальность.
— Как близко нынче кажется сьерра! — сказал Матео. — Прямо рукой подать, а ведь до нее далеко-далеко, много миль.
В это время над снежным хребтом зажглась первая звезда, такая чистая, такая огромная, яркая и дивная, что простосердечный Матео разразился восторженными возгласами:
— Que estrella hermosa! Que clara у limpia es! No pueda ser estrella mas brillante! (Какая красивая звезда! Какая светлая и ясная! Она ярче всех звезд на свете!)
Я часто замечал эту отзывчивость испанских простолюдинов к очарованию природы. Сияние звезды, прелесть и аромат цветка, кристальная чистота фонтана — все вдохновляет их поэтическим восторгом; да, но какими благозвучными словами наделен их величавый язык, дающий выход вдохновению!
— А что это за огоньки, Матео, мерцают там, на Сьерра-Неваде, под самыми снегами? Я бы принял их за звезды, только они какие-то красноватые и ниже линии небес.
— Это костры, сеньор, их разводят гранадские подборщики снега и льда. Каждый вечер они поднимаются туда с мулами и ослами и по очереди наполняют корзины и греются у костров. Потом они торопятся вниз, чтоб до рассвета быть уже в Гранаде. Ведь Сьерра-Невада, сеньор, — это ледяная глыба: она лежит посреди Андалузии и охлаждает ее в летнюю пору.
Стало совсем темно; мы шли ущельем возле креста над убитым погонщиком, и я заметил вдали цепочку огней, которая как будто близилась к теснине. Приблизилась — вереница аляповатых фигур в черном несла чадные факелы. При виде такого шествия станет не по себе в любое время, а в этом диком и безлюдном месте было и вовсе жутковато.
Матео склонился ко мне и сообщил вполголоса, что это похоронная процессия: покойника несут на горное кладбище.
В сумрачном свете факелов грубые черты и черные одежды похоронщиков производили самое фантастическое впечатление, и просто волосы встали дыбом, когда из тьмы выхватило лик мертвеца на носилках, по испанскому обычаю, непокрытого. Я оцепенело глядел, как угрюмая процессия удалялась извилистой тропой по темному склону горы, и припомнил старинный рассказ о демонском шествии с телом грешника к огненной жерл овине Стромболи.