Альгамбра

Из нижеследующих рассказов и очерков одни были написаны начерно в самой Альгамбре, другие позже, по тамошним наброскам и заметкам. Я тщательно соблюдал местный колорит и достоверность, дабы явить цельную, правдивую и живую картину того микрокосма, того необычайного мирка, в который меня забросил случай и о котором иностранцы имеют крайне туманное представление. Я прилежно стремился обрисовать его полуиспанский, полувосточный облик – в смешении героического, поэтического и несуразного; озарить живым огнем следы былой красоты и очарование осыпающихся стен; поведать о царственных и рыцарских заветах, которыми жили те, чьи шаги по дворцовым плитам давно отзвучали; пересказать причудливые и суеверные легенды, оставленные в наследство нынешнему роду, промышляющему на развалинах.

Три или четыре года пролежали в портфеле мои наброски, пока я в 1832 году не оказался в Лондоне, на обратном пути в Соединенные Штаты. Я попытался подготовить их для печати, но помехою стали предотьездные

хлопоты. Незаконченное отсеялось, прочее было сведено наспех, небрежно и вразброс.

Для настоящего издания я пересмотрел и перестроил всю книгу, кое-что дописал, кое-что добавил из ранее опущенного, постаравшись восполнить пробелы и сделать мой труд как можно более достойным того снисхождения, каким его в свое время почтили.

Саннисайд, 1851

В. И.

Весной 1829 года автор этого сочинения, привлеченный в Испанию любопытством, проехался из Севильи в Гранаду в обществе приятеля, сановника русского посольства в Мадриде. Нас, уроженцев разных концов земли, свел случай, а сходство вкусов сделало нас спутниками в странствии по романтическим нагорьям Андалузии. Куда бы ни привел его долг службы – в придворном ли круговращенье или в созерцанье неподдельного величия природы, – если эти страницы попадутся ему на глаза, да напомнят они ему о превратностях нашего совместного пути, в особенности же об одном случае, когда он выказал столько доброты и благородства, что ни годы, ни мили не изгладят этой памяти [1] .

Однако прежде всего надо мне сделать несколько предварительных замечаний об испанском ландшафте и о том, каково путешествовать по Испании. Торопливое воображение рисует Испанию краем южной неги, столь же пышно-прелестным, как роскошная Италия. Таковы лишь некоторые прибрежные провинции; по большей же части это суровая и унылая страна горных кряжей и бескрайних степей, безлесная, безмолвная и безлюдная, первозданной дикостью своей сродни Африке. Пустынное безмолвие тем глуше, что раз нет рощ и перелесков, то нет и певчих птиц. Только стервятник и орел кружат над утесами и парят над равниной да робкие стайки дроф расхаживают в жесткой траве; но мириад пташек, оживляющих ландшафты иных стран, в Испании не видать и не слыхать, разве что кое-где в садах и кущах окрест людских селений.

В глубинных областях путешественник вдруг окажется среди нескончаемых полей, засеянных, сколько видно глазу, пшеницей или поросших травой, а иногда голых и выжженных, но тщетно будет он озираться в поисках землепашца. Покажется наконец на крутом склоне или на каменистом обрыве селеньице с замшелым крепостным валом и развалинами дозорной башни – укрепленья былых времен, времен междоусобиц и мавританских набегов; но и нынче испанские крестьяне не утеряли обыкновения держаться сообща, ибо надобность защищать друг друга остается, пока кругом рыщут разбойничьи шайки.

Хотя Испания по большей части лишена древесного убранства и не пленяет мягкой прелестью возделанных земель, все же в суровом испанском ландшафте есть свое особое благородство: он вполне под стать здешним жителям, и полагаю, что я стал лучше понимать горделивых, закаленных, непритязательных и воздержанных испанцев, их мужественную стойкость в невзгодах и презрение ко всякой неге и роскоши, с тех пор как повидал их страну.

Вдобавок в этой жесткой простоте испанской земли есть нечто настраивающее душу на возвышенный лад. Нескончаемые равнины Кастильи и Ла Манчи, во всю ширь раскинувшиеся перед глазами, красит именно их нагота и нескончаемость: они торжественно-величавы, подобно океану. Блуждая по этим бескрайним степям, взгляд различает там и сям разбредшееся стадо и при нем пастуха, недвижного, как изваяние, с тонким посохом, торчащим ввысь, словно пика; или длинную вереницу мулов, медлительную, как верблюжий караван в пустыне; или одинокого всадника с ружьем и кинжалом, степного бродягу. Так что и в стране, и в обычаях, и в самом облике жителей есть что-то арабское. Все и везде ненадежны, и все при оружии. И землепашец на полях, и пастух в степи не расстаются с мушкетом и ножом. Зажиточный селянин вряд ли поедет на рынок без своего trabuco [2] , a, пожалуй, прихватит и пешего слугу с ружьем на плече; к самому ближнему путешествию готовятся будто к походу.

Дорожные опасности предрешают и способ путешествия, в миниатюре подобный восточному каравану. Arrieros, или погонщики, собираются в конвой и отправляются затем в назначенный день вооруженной кавалькадой; желающие присоединяются к ним и усиливают отряд. Таким-то первобытным способом и происходит обмен товарами и вестями. Без погонщика мулов здесь шагу не ступишь; а он веренно бороздит страну, пересекая полуостров от Пиренеев и Астурии к Алыгу-харре, Серранье де ла Ронда и до самого Гибралтарского пролива.

Он экономен и неприхотлив: переметные сумы из грубой материи вмещают весь его запас провианта, у луки висит кожаная бутыль с вином или водой: ведь путь лежит по выжженным горам и безводным равнинам; разостланная попона – его постель, вьючное седло – изголовье. Он низкого роста, но ладно скроен и мускулист – видно, что крепок, смугл до черноты; его решительный, но спокойный взгляд порой вдруг вспыхивает; держится он открыто, помужски вежливо и никогда не пройдет мимо вас без степенного напутствия «Dios garde a listed! Va usted con Dios, caballero!» («Храни вас господь! Господь с вами, кабальеро!»).

Часто мул несет на себе все достояние хозяина, и тот держит оружие под рукой, у седла, наготове для смертельной схватки; правда, ездят погонщики скопом, отпугивая мелкие бандитские шайки; и вооруженный до зубов одинокий bandolero [3] на своем андалузском скакуне кружит над ними, не рискуя напасть, как пират возле каравана торговых судов.

У испанских погонщиков неистощимый запас песен и баллад, скрашивающих их бесконечные странствия. Напевы их диковаты, просты и монотонны. Поют они старательно, громко, заунывно, сидя боком в седле, и мулы их, похоже, с несказанной важностью прислушиваются и вышагивают в такт пению. Поют старинные романсы о битвах с маврами, житийные стихи или какие-нибудь любовные песенки, а едва ли не чаще – баллады о дерзких контрабандистах и отважных бандолеро, ибо испанские простолюдины почитают пройдоху и грабителя лицами поэтическими. Частенько погонщик тут же и сочиняет песню, и в ней описываются окрестные виды или дорожные происшествия. В Испании бездна певцов-импровизаторов: говорят, что это пошло от мавров. С какой-то смутной усладой внимаешь их напевам, оглашающим дикую и унылую местность под неизменное позвякиванье колокольцев.

Особенно живое впечатление оставляет встреча с вьючным обозом на каком-нибудь перевале. Сначала слышатся колокольца передних мулов, незатейливым переливом нарушающие высокогорную тишь; а может статься, голос погонщика, который укоряет ленивого, неповоротливого мула или во всю мочь распевает старинную балладу. Наконец видны и сами мулы, мерно шествующие извилистою тропой по скалистым кручам – то под обрыв, в полный рост вырисовываясь на небесном фоне, то в гору, выбираясь из выжженного ущелья. Они приближаются, и вот уже перед глазами колышется их пестрое убранство: шерстяные попоны, султаны, ковровые чепраки; провожая их взглядом, видишь неизменное трабуко, притороченное позади вьюков, и припоминаешь, что дорога ненадежна.

Древний эмират Гранада, в былые пределы которого нам предстояло углубиться, занимал когда-то одну из самых гористых областей Испании. Необозримые сьерры, цепи гор, на которых нет ни деревца, ни кустика, испещренные цветными мраморами и гранитами, возносят опаленные вершины к иссиня-черным небесам, однако в их каменном лоне укрыты зеленые и плодоносные долины, где сад одолевает пустыню и где самые скалы словно поневоле рождают инжир, апельсины и лимоны и облекаются миртом и розою.

В этой горной глуши взору вдруг предстают стены крепостей и селеньиц, примостившихся на уступах скал, подобно орлиным гнездам, и окруженных мавританскими укреплениями, или развалины дозорных башен, венчающие каменные пики, – и на память приходят рыцарские времена, войны христиан и сарацинов и легендарное покорение Гранады. На высоких перевалах через сьерры путник то и дело принужден спешиться и ведет свою лошадь вверх или вниз по крутым каменистым склонам, словно по обломанным лестничным ступеням. Иногда дорога вьется над пропастью, и бездна не отгорожена парапетом, – а затем ведет вниз темной и опасной кручей. Иногда она следует по неровным краям barrancos – оврагов, источенных зимними потоками, чуть видной тропою контрабандиста, а зловещий крест, свидетельство грабежа и убийства, воздвигнутый поодаль на груде камней, напоминает путешественнику, что разбойники не дремлют и что сейчас он, может статься, бредет под оком незримого бандолеро. Иногда, пробираясь извилистым путем по узкой лощине, путник вдруг слышит сиплое мычание и видит над собой на зеленом выгоне стадо свирепых андалузских быков, предназначенных для арены. Я испытывал, если можно так выразиться, приятный ужас, наблюдая вблизи этих страшных и могучих животных, пасущихся на родных лугах в первозданной дикости, вдали от людей: им знаком только их пастух, да и тот иной раз робеет к ним приблизиться. Густое мычание этих быков и тот грозный вид, с каким они поглядывают вниз со своих скалистых круч, придают еще дикости и без того диким местам.

Я, кажется, невольно увлекся и чересчур затянул рассказ о путешествии по Испании; однако ж все иберийские воспоминания как-то по-особому притягательны для воображения.

Путь наш в Гранаду лежал через горы, еле заметными тропами, где, по слухам, хозяйничают разбойники, так что мы приняли все необходимые предосторожности. Самая ценная часть наших пожитков была отправлена с оказией днем-двумя раньше; при нас остались только платье, скудные дорожные пожитки и деньги на расходы – с некоторым избытком на откуп 'от грабителей, если рыцари с большой дороги удостоят нас нападения. Беда, коли прижимистый путник воздержится от этой предосторожности и попадет к ним в лапы с пустым кошельком – ему, пожалуй, достанется от них на орехи за такую скаредность: «Неужели кабальеро должны рыскать по дорогам и рисковать виселицей за здорово живешь?»