Алхимия и Нотр-Дам де Пари
Шрифт:
— Видела, — ответила провинциалка, — в Реймсе.
— Могу себе представить, что такое ваш реймский позорный столб! Какая-нибудь жалкая клетка, в которой крутят одних мужиков. Эка невидаль!
— Одних мужиков! — воскликнула Майетта. — Это на Суконном-то рынке! В Реймсе! Да там можно увидеть удивительных преступников, даже таких, которые убивали мать или отца! Мужиков! За кого вы нас принимаете, Жервеза?
Очевидно, провинциалка готова была яростно вступиться за честь реймского позорного столба. К счастью, благоразумная дамуазель Ударда Мюнье успела вовремя направить разговор по иному руслу.
— Кстати, дамуазель Майетта, что вы скажете о наших фландрских послах? Видели вы когда-нибудь подобное великолепие в Реймсе?
— Сознаюсь, — ответила Майетта, — что таких фламандцев можно увидать только в Париже.
— А вы заметили того рослого посла, который назвал себя чулочником? спросила Ударда.
— Да, — ответила Майетта, — это настоящий Сатурн.
— А того толстяка, у которого — лицо похоже на голое брюхо? — продолжала Жервеза. — А того низенького, с маленькими глазками и красными веками без ресниц, зазубренными, точно лист чертополоха?
— Самое красивое — это их лошади, убранные по фламандской моде, — заявила Ударда.
— О, моя милая, — перебила ее провинциалка Майетта, чувствуя на этот раз свое превосходство, — а что бы вы сказали, если бы вам довелось увидеть в шестьдесят первом году, восемнадцать лет тому назад, в Реймсе, во время коронации, коней принцев и королевской свиты? Попоны и чепраки всех сортов: одни из дамасского сукна, из тонкой золотой парчи; подбитой соболями; другие — бархатные, подбитые горностаем; третьи — все в драгоценных украшениях, увешанные тяжелыми золотыми и серебряными кистями! А каких денег все это стоило! А красавцы пажи, которые сидели верхом!
— Все может быть, — сухо заметила дамуазель Ударда, — но у фламандцев прекрасные лошади, и в честь посольства купеческий старшина дал блестящий ужин в городской ратуше, а за столом подавали засахаренные сласти, коричное вино, конфеты и разные разности.
— Что вы рассказываете, соседка? — воскликнула Жервеза. — Да ведь фламандцы ужинали у кардинала, в Малом Бурбонском дворце!
— Нет, в городской ратуше!
— Да нет же, в Малом Бурбонском дворце!
— Нет, в городской ратуше, — со злостью возразила Ударда. — Еще доктор Скурабль обратился к ним с речью на латинском языке, которою они остались очень довольны. Мне рассказывал об этом мой муж, а он библиотекарь.
— Нет, в Малом Бурбонском дворце, — упорствовала Жервеза. — Еще эконом кардинала выставил им двенадцать двойных кварт белого, розового и красного вина, настоянного на корице, двадцать четыре ларчика двойных золоченых лионских марципанов, столько же свечей весом в два фунта каждая и полдюжины двухведерных бочонков белого и розового боннского вина, самого лучшего, какое только можно было найти. Против этого-то, надеюсь, вы возражать не станете? Мне все известно от моего мужа, — он пятидесятник в городском совете общинных старост. Он еще нынче утром сравнивал фландрских послов с послами отца Жеана и императора Трапезундского; они приезжали из Месопотамии в Париж при покойном короле, и в ушах у них были кольца.
— А все-таки они ужинали в городской ратуше, — ничуть не смущаясь пространными доводами Жервезы, возразила Ударда, — и там подавали такое количество жаркого и сластей, какого никогда еще не видели!
— А я вам говорю, что они ужинали в Малом Бурбонском дворце, но прислуживал им Ле Сек из городской стражи, и вот это-то вас и сбивает с толку.
— В ратуше, говорят вам!
— В Малом Бурбонском, милочка! Я даже знаю, что слово «Надежда» над главным входом было иллюминировано цветными фонариками.
— В городской ратуше! В городской ратуше! И Гюсон-ле-Вуар играл там на флейте!
— А я говорю, что нет!
— А я говорю, что да!
— А я говорю, что нет!
Толстая добродушная Ударда не собиралась уступать. Их головным уборам уже грозила опасность, но в эту минуту Майетта воскликнула:
— Глядите: сколько народу столпилось там, в конце моста! Они на что-то смотрят.
— Правда, — сказала Жервеза, — я слышу бубен. Должно быть, это малютка Смеральда выделывает свои штучки с козой. Скорей, скорей, Майетта, прибавьте шагу и поторопите вашего мальчугана. Вы приехали сюда, чтобы поглядеть на диковинки Парижа. Вчера вы видели фламандцев, нынче нужно поглядеть на цыганку.
— На цыганку! — воскликнула Майетта, круто поворачивая назад и крепко сжимая ручонку сына. — Боже меня избави! Она украдет у меня ребенка! Бежим, Эсташ!
Она бросилась бежать по набережной к Гревской площади и бежала до тех пор, пока мост не остался далеко позади. Ребенок, которого она волокла за собой, упал на колени, и она, запыхавшись, остановилась. Ударда и Жервеза нагнали ее.
— Цыганка украдет вашего ребенка? — спросила Жервеза. — Что за нелепая выдумка!
Майетта задумчиво покачала головой.
— Странно, — заметила Ударда, — ведь и вретишница того же мнения о цыганках.
— Что это за «вретишница»? — спросила Майетта.
— Это сестра Гудула, — ответила Ударда.
— Кто это сестра Гудула?
— Вот и видно, что вы приезжая из Реймса, если этого не знаете! сказала Ударда. — Затворница Крысиной норы.
— Как, — спросила Майетта, — та самая несчастная женщина, которой мы несем лепешку?
Ударда утвердительно кивнула головой.
— Она самая. Вы сейчас увидите ее у оконца, которое выходит на Гревскую площадь. Она думает то же самое, что и вы, об этих египетских бродяжках, которые бьют в бубен и гадают. Никто не знает, откуда у нее взялась эта ненависть к египтянам и цыганам. А вы, Майетта, почему их так боитесь?
— О! — воскликнула Майетта, обхватив белокурую головку своего ребенка. — Я не хочу, чтобы со мной случилось то, что с Пакеттой Шантфлери.