Алхимия
Шрифт:
Рецепт-вещь и рецепт-молитва. Дело и Слово. Действие и священнодействие. Алхимический рецепт в контексте этих оппозиций — посередине. Он — овеществленная молитва. Сад, взращенный садовником на райской почве ежедневного молитвенного благочестия, и Гефсиманский сад, цветущий от соков земных, оборачиваются в алхимическом рецепте садами Семирамиды, в реальных кущах которых реально живут реальные львы и драконы. Зато корни деревьев этих садов погружены в бессолевые почвы, предназначенные для бесплодных алхимических селекций. Но в алхимическом рецепте живет самостоятельной жизнью словесно-вещественный кентавр, внятно выражая деловой смысл молитвы и священнодейственный смысл ремесленных процедур по производству вещей.
Приобщение к авторитету соборности, а вместе с этим приобщением растворение во всеобщем субъекте — боге и только таким образом обретение глубочайшей субъективности есть подлинное чаяние мастера, делающего вещь. Подлинное же чаяние
АЛХИМИЯ, исподволь подтачивающая остов официального средневекового мышления, высвечивает скрытую природу средневекового рецепта. Вот почему обращение к алхимическим реликтам есть не отдаление от средневековья, а приближение к нему.
Принцип алхимического золота — бескачественный и бесформенный принцип; но и предельно конкретный, вещественный. Золото упрятано в шелуху тварного, несовершенного. Столкнувшись с одухотвореннотелесным средневековьем, алхимический «физико-химический» эссен-циализм осуществляет себя в жестком средневековом рецепте, который в виде запретов как бы воссоздает разрушенную телесность. Имя, оторвавшееся от вещи, странно соседствует с вещью. Эссенция адептов причастна божеству. Может быть, даже заменяет его. Но в ходе своей средневековой жизни она становится субъектно-конкретной, совпадая с бесконечным субъектом — уже не бесформенным, а представляющим, напротив, сверхформу, форму форм. Об этом говорят источники. Роджер Бэкон (XIII в.) в «Умозрительной алхимии» пишет о происхождении металлов и об их естественных началах. Начала металлов суть ртуть и сера… Природа стремится достичь совершенства, то есть золота. Но вследствие различных случайностей, мешающих ее работе, происходит разнообразие металлов… Соответственно чистоте и нечистоте этих двух компонентов — ртути и серы — происходят совершенные и несовершенные металлы: совершенные — золото и серебро и несовершенные— олово, свинец, медь, железо (Морозов, 1909, с. 66). Реальный мир алхимика с самого начала поляризован. Противоположные крайности: несовершенное — совершенное, тварное — несотворенное. «Соберем же с благоговением следующие указания о природе металлов, о их чистоте и нечистоте, о их бедности или богатстве в упомянутых двух началах» (там же).
Далее следует описание всех шести металлов: «Золото есть тело совершенное…», серебро — «почти совершенное, но ему недостает только немного более веса, постоянства и цвета», олово хотя и чистое, но несовершенное, потому что оно «немного недопечено и недоварено». Медь и железо и того хуже. Если в первой «слишком много землистых негорючих частиц и нечистого цвета», то в железе «много нечистой серы» (с. 66–69).
Это еще не рецепт. Но такой взгляд на главную алхимическую материю — металлы — предполагает стремление открыть бесчисленные руководства к действию. Одновременно и к священнодействию. Иначе говоря, сформулировать рецепты, коими наполнена вся история златосереброискательской алхимии. Все устремлено к цели. Не почему и тем более не как будоражат ум алхимика. Единственный целеполагающий вопрос, предопределяющий конечность искания, волнует адепта: для чего? Для чего проводят бессонные, едкие от свинцовой пыли и синие от серного пламени ночи в тесной алхимической лаборатории? Для того, чтобы получить философский камень. Для чего нужен этот камень? Для того, чтобы получить золото или серебро — отделить плевелы от ржи, агнцев от козлищ, несовершенное от совершенного. Для чего золото? И т. д. Одна цель сменяется другой. Менее существенная более существенной. Но всегда целью. Однако целью, готовой тут же по ее достижении стать средством. Средневековое мышление принципиально телеологично. Зато сама нацеленность на результат предполагает рецепт, то есть как это сделать. Но это рецептурное как — иной, священнодейственной ритуальной природы. С одной стороны, цель — практический итог, с другой — рецепт есть магия, двувекторно устремленная к цели: по-земному предметно, возвышенно ритуально. Сама же цель — лишь посох для продвижения по тернистой магической тропе, где каждый шаг рецептурно расчислен.
Жизнь Роджера Бэкона — ярчайший пример единения этих двух ипостасей средневекового духа: рациональной упорядоченности «экспериментирующего» естествоиспытателя и озаренной неуправляемости мо-наха-францисканца.
Рецептурность пронизывает различные формы мышления, сознания и самосознания человека Средних веков. Она, всякий раз видоизменяясь, представляет собой многогранное целостное явление. Остановим внимание на некоторых алхимических рецептах Иоанна Исаака Голланда (XV–XVI вв.) (Hollandus, 1667; ТС, 3, с. 304–514; Голланд, 1787, с. II–III, 4, 6, 13–71, 85, 163, 348, 446–447).
Вот рецепт, который называется так: «Простой способ приготовления философского камня из мочи». Он взят из трактата «Камень Урины»: «Прежде, чем наш камень сделается, то живет уже он; если же его найдешь, то тут же и умрет. Всякий, смотря на него, зажимает нос от его смрада. Он садится по сторонам сосуда, в котором долго находился, и каждый зажимает еще и тут нос от его состава или вонючего воздуха…» (ТС, 6, с. 566–568; Голланд, 1787, с. 85).
В отличие от описаний металлов у Бэкона, освобождением которых от порчи достигается совершенное золото, здесь, напротив, порча, грязь совпадают с совершенством — богоподобным философским камнем. Заземление его есть его же и вознесение, достижимое рукотворно. Значит, именно руки адепта и есть помощники, соперники Бога в деле преображения. Устремленность к земному в алхимии знаменательна и в известном смысле противостоит собственно средневековью. Вместе с тем в алхимических текстах усматривается и противоположный ход, как бы уравновешивающий земную ориентацию адептов. Только-только сквозь голубое небо зачернела земля, как вновь — вселенские выси. Яйцо философов (алхимический символ Вселенной) — модель макрокосмоса. Живое бытие алхимии хочет упразднить схему или, по крайней мере, расшатав, подправить ее.
Совершенство божественно. Но оно изобретается алхимиком, отвлекающимся от образца. Адепт выступает пресуществителем, преобразователем вещи, имея некоторую свободу воли, определенный выбор — поступить либо так, либо этак. В «Turba philosophorum» рекомендуют взять ртуть, сгустить ее, прибавив к ней магнезии, или сурьмы, или негорючей серы. Тогда-то ртуть обретет — обнаружит в себе — белую свою природу. А если положить ее на медь, то медь побелеет. Если же заставить ртуть обрести красную свою природу, то покраснеет и медь. После нагревания — быть золоту (1970; ВС С, 1, с. 497–502).
То, что речь идет о белых окислах меди или киновари, не так сейчас важно. Важен здесь глагол заставить — волевой, насильничающий над Богом сотворенной природой. Преображение вещи рукотворно. А вот еще энергичней: «Вскрой же ему внутренности стальным клинком». Так сказано о минерале, из которого адепт тщится получить купоросное масло.
Предельно творческим актом выступает изготовление философского камня — богоподобного посредника между ржавым железом и золотом, в ржавом железе и таящемся. Причем золото — и вещь, и принцип одновременно: совершенная вещь и принцип этого совершенства вместе. Самое же пресуществление железа в золото есть дело простое, совершаемое, так сказать, «легким манием руки»; но как результат предваряющих волевых «физико-химических» воздействий.
Истина тождественна совершенству. Истинно, или совершенно в принципе все. Различие — лишь в мере этого совершенства. Достижение нужной меры и составляет подлинную значимость алхимического рецепта.
Исаак Голланд: «Возьми чистую оловянную пластину, три ее, пока не отполируешь. Положи на нее немного твоей материи и поставь на раскаленные угли. Если материя расплавится, а расплавившись, расплывется по горячей пластине, лекарство твое совершенно» (ТС, 2, с. 126–128; Пуассон, 1914–1915, № 8, с. 12). Однородность, беспримесность — признак искомого совершенства. То, на чем происходит алхимическое действо, тоже должно быть в своем роде совершенным: пластина — чистой, угли — раскаленными.
Умеренность и соразмерность важны не менее. Бернар Тревизан (XV в.) рекомендует сделать огонь переваривающим, постоянным, не слишком сильным, округленным, воздушным, замкнутым — законченным в себе самом (№ 6, с. 10).
Руки алхимика должны быть внимательными, а действовать должны эти руки тщательно. Безупречность и однозначность действования — основа средневековой рецептурности, отражающей финалистский характер средневекового мышления. Алхимическое совершенство ищет опоры и подтверждения в иных сферах средневековой жизни. Аноним (XV–XVI вв.) в трактате «О красном и белом» советует взять совершенно сухого венгерского синего купороса и селитры, более фунта нашатырной соли, сделать из этого крепкую водку в стеклянном, хорошо замазанном сосуде, снабженном стеклянной крышкой или колпаком (ТС, 4, с. 1001–1006). Это подготовительный рецепт получения aqua regis — царской водки, получаемой из aqua fortis — крепкой водки — азотной кислоты. Крепкая, царская и есть общепринятые меры совершенства, перенесенные в высокие сферы герметической посвященности.