Алхимия
Шрифт:
Парацельс раздвинул границы действия естественной магии, прибавив алхимическую терапию и алхимический гипноз, а к первичной материи, или великому лимбу (Limbus major), живое человеческое тело, долженствующее быть исцеленным, то есть усовершенствованным, подобно больному металлу.
Рационализация операций над веществом не отменяет магии как ритуально-словесного опыта. Магическое мышление естественно и для Ван-Гельмонта. Магическое, считает он, есть наивысшее, прирожденное душе свойство постольку, поскольку магия — образ бога, ибо через нее могут быть познаны все вещи. Магии же присуща всемогущая сила непосредственно воздействовать посредством духа, тела не только на тело, которому принадлежит этот дух, но также и на другие тела и духи, разделенные друг от друга большими расстояниями (Helmont, 1682). Магнитное магическое притяжение. Это свойство естественно, ибо соотносится с аналогичным свойством самой природы. Дистанционное «экспериментирование».
ПРИ ВСЕЙ СВОЕЙ операциональной действенности естественная магия — это искусство толкования природных (или воспроизводимых рукотворно) явлений, причинное их объяснение, познание действительности. Магическое мышление исследует
Историческая жизнь алхимии осуществлялась именно homo faber’ом, а не «божественным человеком» в духе Данцеля [144] .
«Сам собой» случившийся, коренящийся в природе алхимии отрыв от эмпирической, руками преобразуемой вещественности вынуждает нас вновь спуститься к веществу, обрабатываемому алхимиком вручную. За магией не только угадывался, но виделся мастерок алхимического каменщика. Не важно, что ничего при этом так и не выходило (хотя именно эти неудачи и ставились алхимикам в вину). Псевдо-Джабиру, или Геберу приписывают такую, например, характеристику алхимиков. Это люди, пытающиеся получить золото и серебро. Они невежественны и работают, руководствуясь ложными методами. Такие люди либо обманщики, либо обманутые. И тех и других можно только пожалеть (ВСС, 1, с. 562–564).
144
4,1 Это уже совсем другие люди: месмеристы, спириты и прочее.
Гордый адепт не хотел, чтобы его жалели. Он собственными руками работал. Мастерил, подражая природе, но и… «химичил». «Алхимичил». И вот мастерок алхимического каменщика-неудачника неожиданно превращался в резец алхимического скульптора, в кисть алхимического живописца. Не дотошное копирование природного образца, а только использование предоставленного природой материала. И потом: «Substantialis similitude» — «субстанциальное подобие», когда к образцу примешивается воображение артиста. От per naturam к per artem. Подражающая обезьяна, которая нет-нет, а что-нибудь такое и выкинет (вспомните образ обезьяны в иконографии готических соборов). Вещь алхимического искусства (алхимическое золото) похожа на вещь природы (естественное золото) и… не похожа, ибо отмечена неповторимым жестом артиста. Лучше это золото или хуже — не важно. Важно, что оно артистично. Точнее, путь получения его артистичен в отличие от бесстрастного мастерства безошибочно работающей природы. Алхимик — не просто ремесленник. Он — еще и художник. Художник-ремесленник, искусник (artifex). Это обстоятельство точно схватывает противоречивость алхимической деятельности, мятущейся меж мастерком и резцом, кистью маляра и кисточкой пейзажиста. Именно таким и был мастер алхимического средневековья. Высокая умелость при полном неумении что-либо окончательно сделать. Это и отличает алхимическое искусство от простого — в современном смысле — тэхнэ [145] .
145
Тэхнэ в контексте средневековья и есть нерасторжимый сплав артистизма и ремесла. Лишь «серийное» ремесло — без «бога». Алхимический ремесленный артистизм воспроизводит глубоко личное ремесло средневековья, но таким образом воспроизводит, что наглядно вскрывает его строение, включив еще и Слово в качестве материала. В собственно ремесле Слово — за текстом, и потому должно быть примыслено.
Глядеть не видя — слушать не слыша. Всё умеющий неумейка. Именно таков алхимик. С. С. Аверинцев считает всматривание доминантной чертой греческой культуры (19716, с. 50–52). Алхимику это не дано.
Подробность ускользала. Деталь не замечалась. Зато изготовлялось целое, бесполезное в деле, но причастное к алхимическому благу. Ямв-лих поучает: «Нет ничего страшного, если всматривание в природу вещей покажется ненужным и бесполезным; мы назовем его не пользою, но благом» (Аверинцев, 1977, с. 51). Алхимик, вооруженный идеей-образом и теорией о трансмутации металлов, скорее рассматривает мир, чем всматривается в него. То же он проделывает и с веществом. Если грек смотрит на мир со стороны, то алхимик — весь в этом мире, видит его изнутри (потому и не видит!). А отправляясь от металлических превращений, выходит к богу — к самому себе, строя «бескачественный сферос», образ гармонического самодовления, опять-таки в дело не пригодный. Алхимическое масло на хлеб не намажешь.
И все-таки, как мастер-ремесленник, алхимик расщеплял, разделял, смешивал, месил, растирал, лепил; готовил руками материал опять-таки для рук. Поступал как практический мастер: пользовался подручными
Все алхимики равно мастера, потому что лепят из одного материала — первичной материи, которую нужно технологично и единообразно приготовить. Алхимическое ремесло едино в силу общности материала, над которым работают все адепты. У всех металлов, главных объектов алхимического дела, не только общая материя, но и общая сущность. Альберт Великий подчеркивает: металлы сходствуют в эссенции; они различаются только своею формою (Albertus Magnus, 1958, с. 7–9). Указание на различие пробуждает в алхимическом поденщике художника, устремленного к уникальному. Но тут же подымает свой голос гордый поденщик, подражающий природе и сводящий все различия к минимуму. Альберт говорит: рождение металлов идет циклическим путем. Они переходят один в другой кругообразно. Соседние металлы имеют сходные свойства, поэтому серебро легко превращается в золото (с. 8; ТС, 4, с. 825–840). Различия едва ли не стерты. Художник — почти копиист. Штучность оборачивается почти серийностью; трудность различия — легкостью сходства [146] . Внезапность творческого акта становится тягучей медлительностью природных трансмутаций.
146
И все-таки сокровенное остается.
Но первоматерия — одна для всех — спящий художник, ибо хранит в себе несметное, еще не вспугнутое, многообразие вещей — цветных, праздничных. Первичная материя содержит все формы, призванные проявиться. Это бесформенное тело водянисто. Вот почему греки называли его хилус, обозначая одним словом и воду, и материю. Огонь исполняет роль мужчины по отношению к матери-женщине.
Художник в алхимике формируется вместе с движением самого предмета алхимического действования: восхождение первоматерии к вещественному многообразию; ремесленник — вместе с нисхождением мира вещественных индивидуальностей в бездну единого и нерасчлененного — в первоматерию. Однако сам образ первоматерия — вещи из нее есть творческое изобретение алхимика; не холодного ремесленника, но высокого художника.
Различные формы, сочетающиеся друг с другом, порождают артистически бесконечное многообразие новых тел, исполненное алхимического эстетизма. Вместе с тем однообразная первичная материя — не только мировая субстанция, или хаос, но и причина мира вещей, конвенциональный квазинаучный эвристический и объясняющий принцип. Многообразие вещей — следствие первоматерии как причины этого многообразия. Но самое это многообразие вещей вновь порождает рукотворный и уникальный предмет, который алхимик ищет уже готовым, но и творит его заново. Сам, впервые, только один раз — в первый и в последний раз! — никому не подражая, ни у кого не учась. Демиург. Мастер. Артист. Раймонд Луллий сообщает: в камне сокрыта тайна порошка Великого магистерия. Эта тайна есть Солнце, Луна и крепкая водка (ВСС, 1, с. 823). Странная, воистину художническая палитра красок: слово и вещество; понятие-символ и вещный объект; Солнце, Луна и крепкая водка. Квазинаучные обобщения вновь за занавесом. Первичная материя приготовлена и больше не нужна. В руках алхимика-артиста снова резец ваятеля и кисть художника. И все это для творческого единственного дела во имя сотворения единственной вещи. Есть только один камень, одна материя для опыта, один огонь, один способ варки для того, чтобы достичь белого и красного цветов, и все совершается в одном сосуде. Один, сам по себе, и алхимик, несмотря на то что их тысячи. Все равно один.
Мирской неуспех алхимика, похоже, раздражает технохимика-умельца. На самом же деле истинное его неудовольствие коренится в другом. Злато-сереброискательское «ремесло» алхимика, во-первых, укоренено в какой-никакой, но теории; во-вторых, оно — еще и каприз артиста. Это последнее обстоятельство особенно раздражало настоящего ремесленника, хотя все его нападки были устремлены на разоблачение алхимического квазитеоретизирования, ибо втайне ремесленник считал себя тоже служителем рукотворных искусств, но только без «божества и вдохновенья», полагая и то и другое помехою. И все же лучшие мастера-ремесленники были и художники, и теоретики сразу, правда, стыдившиеся этого и прячущие это в своих многотрудных ремесленных буднях. Таков Бернар Палисси из XVI века, художник и теоретик, а в результате только практик глазури. Вот что он — вдобавок к уже говоренному мною — писал об алхимиках: «Я желаю, чтобы чтение этой книги пошло тебе на пользу. Вот почему предупреждаю тебя: остерегайся пьянить ум свой знаниями, добытыми в кабинетах и диктованными воображением людей, никогда не делавших опыты. Не верь также мнению тех, кто говорит, что теория порождает практику. Если бы люди могли осуществлять всякие замыслы своего воображения, я был бы на их стороне. Но это ведь не так. Совсем даже не так» (Любимов, 1892, 2, 2-я пагинация [паг.], с. 98–99).
Теория не только ничто без практики, но и не может ее даже и предвидеть. Только опыт. Он сам себе и теория. В диалоге теории и практики, как он представлен у Палисси, теория посрамлена практикой, которая тычет ей свою случайно обретенную полезность. Статистика проб и ошибок, наткнувшаяся на случай, возводит практику в ранг искусства (хотя об этом умалчивается). «Теория: Разве я не знаю, что многие достигли успеха в этом искусстве (делать золото. — В. Р.) и оставили столько прекрасных о том книг: Гебер, Арнольд из Виллановы… и прочие. И у нас встарь кое-кто тоже умел делать философский камень. Если положить порошка этого камня в золото, то золото увеличится стократно. Многие и сейчас ищут того же, зная, что когда-то удавалось. Это и есть Великое деяние. Практика: золото из семян или яйца? — Это ошибка. Алхимия злоупотребляет словом семя, как и многими другими словами». Далее теория приводит примеры удач. Практика же почитает эти примеры обманом [147] (Palissy, 1866, с. 190).
147
Каждую неудачу трансмутации алхимик старается объяснить каким-нибудь внешним неблагоприятствованием: бедствиями войны, плохой погодой, северным ветром, задувшим свечу, высвечивающую искомую истину.