Алина: светская львица
Шрифт:
Они прошли две обширные гостиные. Везде — по углам, на столах и подоконниках — громоздились тарелки, бутылки. В одном месте на розовом штофе обоев темнело несколько пятен. Однако картины, статуи, вазы, в почти безвкусном обилии украшавшие эти покои, были даже на первый взгляд драгоценны.
— Я не взойду к нему без доклада, — сказала Жюли, повернувшись к Алине. — Мало ли что…
Однако слова эти были только предупрежденьем подруге. Жюли решительно распахнула высокую дверь, расписанную в манере помпейских фресок красным, желтым и голубым.
Запах сильных сигар, духов и винного перегара перехватил Алине дыхание.
Комната была большой и темной. Три полосы зимнего тусклого неба едва светлели меж
В сумраке Алина не вдруг увидела человека на широкой тахте, под целым лесом косматых восточных копий. Он приподнял голову, заметил Алину и тотчас встал, запахнув халат. Мелькнувшая рубашка все ж обтянула внушительное брюшко.
— Друг мой, — обратилась Жюли к Алине. — Вот это и есть тот несносный Бришка! Теперь же ты сама видишь, какой он урод и в каком хлеву он обитать изволит!
Алина смутилась. На нее смотрел человек с золотокудрявой головой Аполлона, — однако ж Аполлон этот был с похмелья…
Видно, «Бришка» не сразу понял, кто перед ним. Наконец он поклонился глубоко, но как-то развязно.
— Нет, ты конченый человек! — говорила меж тем Жюли, обходя внимательно комнату и заглядывая за ширмы. — Я нарочно привезла сюда мою Алину (кстати, урожденную графиню Головину), чтобы показать ей тебя во всем блеске твоих дарований. Господи! У тебя вчера опять «веселились»!..
— Извини, забыл тебя пригласить, — буркнул Брюллов и обратился к Алине сладко-любезно. — Мадам, я тронут вашим вторженьем! Только не просите писать с вас портрет, — кисть моя переврет вашу прелесть.
Алина тотчас же покраснела: все знали, что Брюллов не пишет портретов женщин, которые ему не нравятся. Так, он отказал Натали Пушкиной и самой — страшно сказать! — самой даже императрице!
— Ты дурак! — отрезвила его Жюли. — Мадам Осоргина ни о чем тебя и не просит. Я сама настояла на этом визите, потому что мне одной ездить в твою берлогу скоро уж станет страшно…
— Могут не так понять, — парировал тотчас «Бришка». — Однако ж, мадам, не смейте сердиться на дурака и не ищите так упорно вещественных доказательств!
— Ах ты, дурак, дурак! — рассмеялась вдруг Жюли очень звонко.
Она встала посреди комнаты, протянула обе руки к своему «Бришке», — и он вдруг сделал шаг к ней! Взаимные колкости едва не кончились поцелуем. Впрочем, Брюллов вспомнил тут об Алине и предложил дамам пройти в свою мастерскую.
Мастерская Брюллова оказалась огромной залой с пятью полукруглыми окнами и несвежими белыми шторами на них. Две печи в разных концах залы едва справлялись с холодом; строительный запах красок и скипидара; огромный диван, весь в бронзовых мечах и венках, — скорее, ложе древнего полководца; шестиугольный восточный столик с кальяном подле. На стенах — картины, рисунки без рам; возле одной из печей — подрамник с огромным холстом, на котором пока едва намечены углем контуры башен и каких-то бородачей. По заказу императора Брюллов писал «Осаду Пскова», — скучный сюжет, по его словам.
— Это он не сдается, — шепнула Жюли. — Я ведь наказываю его тобой!
— Но, милая… — возразила Алина. — И часто приходится его так пороть?
— Я тебе после все расскажу! — пообещала Жюли, улыбнувшись весьма лукаво.
Впрочем, милые вовсе уж помирились и приметно стали забывать о гостье, оставив ее наедине с папкой его акварелей, забавных и очень уж шаловливых.
Алина стала самолюбиво думать о Жюли и «Бришке»: о том, что он пошлый человек и более ничего; что подруга ведет себя недостойно; что делать человека средством своего мщения низко, подло. Однако она не могла себе не сознаться,
«Бришка» и Жюли расшалились, как дети. Он стал показывать фейерверк в Риме, треща и вертя губами, словно ракета, — то взлетая на диван, то спрыгивая на пол. Алина расхохоталась, подумав, что Жюли должна быть с этим пузатым вихрем счастлива несказанно…
Вдруг доложили о Пушкине и Жуковском.
Из дневника Алины Осоргиной: «Он взошел — я вся смешалась. Он очень почтительно поклонился мне, однако ж сейчас было видно, как он досадует на присутствие посторонних. Он держался так чинно, так церемонничал, что невольно я показалась себе кисейной кривлякой, с которой нельзя иначе. Впрочем, это не была насмешка, — только досада. Ах, надеяться мне не на что! Что ж, он говорил очень умно пухлолицему Жуковскому, что необъяснимо, как скульптор в куске мрамора уже видит статую, и что дар художника — немного от черта. Он, конечно же, не сказал: «От Бога», не желая пускаться при мне в романтизм, но серьезностью темы дав мне понять, что не расположен любезничать.
У него все те же вечные его длинные когти и горечь, кажется, не в одних глазах, но также и в впадинах у висков. Он показался мне темнее обыкновенного.
Не знаю с чего, но сердце у меня почему-то сжалось. Даже не от безнадежности, — но от чего же?»
В карете Жюли объяснила ей, что вовсе не ревнует «Бришку» к «бабам» (ее слово!), но связь его с какой-то мерзавкой Бертой тянется уже вторую неделю. О Пушкине она сказала лишь, что он сумасшедший, что сама жена смеется над его ревностью бессмысленной и кипучей, и на его нередкий теперь вопрос, о ком бы она рыдала, случись между ним и д’Антесом дуэль, отвечает всегда: «О погибшем».
Алина вдруг с холодной горечью, почти с улыбкой, подумала, как ей приходится сдерживаться…
15 января был бал во французском посольстве. Пропасть гостей, роскошь нарядов необычайная, теснота. Мадам посольша не стояла весь бал у двери, принимая гостей, а бесперечь танцевала, лишь в перерывах удостаивая вновь пришедших общим поклоном. Алиной владело странное, какое-то лихорадочное настроение. Она приехала на этот бал только ради него. Он явился уже к вальсу, с женою и сестрою ее Александриной, косоглазой и очень грустной. Отчего-то Алине захотелось подойти к ней, заговорить. Она, кажется, понимала причину ее печали. Весь город говорит, что Пушкин отказал д’Антесу и Катрин от дома, даже не принял их, когда явились они с визитом после свадьбы. Знакомые пытались их помирить, — Пушкин отказался так резко, что д’Антес почувствовал себя оскорбленным смертельно. А это значит, он будет мстить непременно.
Алина все смотрела на Александрину, точно впервые ее увидала, припоминая упорные слухи, что она с ним в связи. Не хотелось в это верить. Все считали Александрину глубокой и тонкой натурой, называли «ангелом бледным». Но душевное благородство порою не совпадает с красивым лицом, — рядом со своею сестрой она смотрелась форменной дурнушкой.
Явился д’Антес с Катрин. Несмотря на все разговоры о ее неслыханном счастье, супруг ее тотчас устремился к мадам Пушкиной — благо, муж последней отошел. Натали отчего-то покраснела, как девочка. Все три сестры оказались вместе, — все три стройные и необычайно высокие, но какие же разные! Ослепительная, однако ж смущенная Натали, печальная, задумчивая Александрина, — и смуглая, сухая, но с горящим взглядом Катрин. Только д’Антес отошел — явился Пушкин. Он очень внимательно, как-то необычайно пытливо посмотрел на сестер. Сказал голосом, глубоким, но каким-то глухим, зловещим: «Я хочу видеть ваши лица!»