Алиса в зазеркалье (Алиса - 2)

Льюис Кэрролл

В своей квартире Кэрролл держал для развлечения детей всевозможные игрушки: музыкальные шкатулки, кукол, заводных животных (медведя и летучую мышь, которая облетала комнату), различные настольные игры, "американский органчик", который играл, если через него прокручивали перфорированную бумажную ленту. Когда Кэрролл ехал куда-то, сообщает нам Стюарт Коллингвуд в его биографии, "каждый предмет был аккуратно завернут в бумагу, так что в его чемоданах было столько же бумаги, сколько других полезных вещей".

Стоит также отметить, что из всех, кого встретила

Алиса в двух своих странствиях, один лишь Белый Рыцарь проявил к ней искреннюю симпатию и предложил ей помощь. Чуть ли не единственный он говорит с ней учтиво и почтительно; и, как мы узнаем из текста, Алиса помнит его лучше всех, кого она встретила в Зазеркалье. Его печаль при расставании отражает, возможно, печаль Кэрролла при расставании с выросшей (прошедшей в Королевы) Алисой. Во всяком случае, в этом эпизоде мы слышим яснее всего ту "грусть", которая, как пишет Кэрролл во вступительном стихотворении, "витает в сказке".

65. В двузначной логике это могло бы послужить примером к закону исключенного третьего: утверждение верно либо нет, третье исключается. В нескольких старых песенках-нонсенсах используется этот закон.

Жила-была старушка,

Вязала кружева,

И, если не скончалась

Она еще жива.

И ходит за грибами,

И вишню продает.

Живет одна старушка

И никому не лжет.

66. Для человека, искушенного в логике и семантике, все это вполне понятно. Песня эта _есть_ "Сидящий на стене"; она _называется_ "С горем пополам"; _имя_ песни - "Древний старичок"; имя это _называется_ "Пуговки для сюртуков". Кэрролл здесь различает предметы, имена предметов и имена имен предметов. "Пуговки для сюртуков", имя имени, принадлежит к той области, которую в современной логике именуют "метаязыком". Приняв соглашение о иерархии метаязыков, логикам удается избежать определенных парадоксов, которые мучили их со времен древних греков. См. интересную запись замечаний Белого Рыцаря символическими обозначениями, сделанную Эрнстом Нагелем (Earnest Nagel "Symbolic Notation. Haddocks' Eves and the Dog-Walking Ordinance". J.R.Newman (ed.) The World of Mathematics, N.Y., v.III, 1956).

Менее специальный, но, однако, не менее обоснованный и увлекательный анализ этого отрывка дает Роджер Холмс (Roger W.Holmes. The Philosopher's Alice in Wonderland. Antibch Review, Summer 1959).

Профессор Холмс, заведующий кафедрой философии в Маунт Холиоук Колледж, полагает, что Кэрролл посмеялся над нами, когда заставил своего Белого Рыцаря заявить, что песня эта _есть_ "Сидящий на стене". Разумеется, это не может быть сама песня, но лишь еще одно имя. "Чтобы быть последовательным, - заключает Холмс, - Белый Рыцарь, сказав, что песня эта _есть_... должен был бы запеть саму песню. Впрочем, последовательный или нет, Белый Рыцарь это драгоценнейший подарок, который Льюис Кэрролл преподнес логикам".

67. В песне Белого Рыцаря наблюдается некая иерархия, подобная зеркальному отражению зеркального отражения предмета. Белый Рыцарь, которого не могла забыть Алиса, тоже не может забыть другого чудака, который,

возможно, также был карикатурой на Кэрролла, напоминая его некоторыми чертами; не исключено, что так Кэрролл видел самого себя: одиноким, никем не любимым стариком.

Песня Белого Рыцаря в первом кратком варианте была опубликована Кэрроллом анонимно в 1856 г. в журнале "Трейп" ("The Train"). [...] В ней высмеивается содержание стихотворения Уордсворта "Решимость и независимость".

...И вот - была ли это благодать,

Пославшая мне знак и наставленье

Но тут, когда, не в силах совладать

С печалью, прерывая размышленья,

Я поднял взгляд: в немом оцепененье

Стоял старик, согнувшись над водой.

И был древнее он, чем может быть живой.

Так на вершине голой, может быть,

Огромный камень привлечет вниманье

И смотрим мы и пробуем решить.

Как он попал туда: его молчанье

Нам кажется исполненным сознанья,

Одушевленным: он, как зверь морской,

Что выполз на песок, расставшись с глубиной.

Таким был тот - ни мертвый, ни живой,

В полудремоте старости глубокой,

Согбенный гак, что ноги с головой

Почти сошлись, придя к черте далекой

Земного странствия - или жестокий

Груз бедствия, недуга, нищеты

Лег на спину его и исказил черты.

Он опирался. Посохом ему

Был крепкий сук с ободранной корою.

Прислушиваться к шагу моему

Над этой заболоченной водою

Не думал он, недвижен, как порою

Бывает облако под ветерком,

И если двинется - то вдруг и целиком.

Но вот он молча посох опустил

И дно пошевелил. И с напряженьем

Он вглядывался в возмущенный ил,

Как будто поглощенный трудным чтеньем.

И я по праву путника, с почтеньем,

Беседу начал, и ему сказал:

– Какой погожий день нам нынче бог послал.

Он отвечал. Сердечности живой

Его ответа кротости глубинной

Я поразился. И спросил его:

– Что привело вас в этот край пустынный?

Как сил достало для дороги длинной?

И в глубине его запавших глаз

Какой-то быстрый свет и вспыхнул и погас.

Он начал слабым голосом, едва,

Но выверенно, медленно ступали

В живом порядке важные слова

Так в простолюдье говорят едва ли.

Вы б царственною эту речь назвали.

В Шотландии она еще звучит,

Где божий и людской закон не позабыт.

Он рассказал, что он пришел сюда

Ловить пиявок. Бедность научила

Такому делу - полное труда,

Опасное - не всякому под силу,

Что сотни миль по топям исходил он,

Ночуя там, где бог ему пошлет.

Но это честный труд и этим он живет.

Старик еще стоял и объяснял.

Но слабым шумом, глохнущим потоком

Казалась речь - я слов не различал.

И он, в своем величье одиноком,

Не снится ли он мне во сне глубоком?

Иль вестник он и послан, может быть,