Альма
Шрифт:
— Он проходил по нашему отделу год назад, — сказал капитан, — от сотрудничества отказался. Согласно уставу, находится на наблюдении. Ничего противоправного за ним не числится, в посторонних контактах не замечен. Тем более у него с головой немного того…
— Понятно. Особенности есть?
— Минимальные. Четыре процента и то с натяжкой. Видящий. Живет в Москве. Имеет небольшой бизнес на дому, дурит мозги любителям нетрадиционной медицины. Больше ничего на него нет.
— А вот такие совпадения уже не совпадения… Наблюдение за парнем установили?
— Конечно. Ребята присматривают за ним еще с больницы.
— Если будут подвижки, сразу докладывай. В любое время. И еще. Скинь по нему все данные профессору.
— Так точно! Разрешите идти?
— Леха, блин, кончай прикалываться и без тебя тошно, — поморщился Митров.
— Виноват, товарищ полковник! — заулыбался капитан, — готов понести за позитив справедливое
— Иди в жопу, Леш. По-хорошему пока прошу.
— Есть, идти в жопу! — тот развернулся на каблуках на триста шестьдесят градусов и уверенно направился к креслу, — товарищ полковник, по вашему приказанию…, - и под отборные маты бросился вон из кабинета.
— Вот же ж гад, — ухмыльнулся Митров, — сумел таки настроение поднять, психолог хренов.
Работать с капитаном Ремизовым Алексеем Петровичем они начинали вместе, но судьба так распорядилась, что изначально, не смотря, на равные звания Митрова поставили главой отдела. Против опыта и многочисленных наград, как говорится не попрешь, да и по возрасту он был солиднее, лет на десять. Так что выбор был очевиден. За пять лет они успели вместе неплохо сработаться, и даже стали друзьями, но два звания вместе с папахой, по решению главного, прилетели все-таки начальству. Однако Ремизов ни сколько этому обстоятельству не огорчился — просиживать штаны в управлении ему было не интересно, зато для оперативной работы он словно был создан. Новое поле деятельности настолько его затягивало, что ни о чем другом он думать уже не мог. Видно было, что человек все же нашел свое место в жизни, несмотря на неприятное прошлое. Все плюшки, как в прочем и многочисленные шишки сыпались на начальство, а капитану было предоставлено широкое поле для реализации своих талантов. Большего ему было и не нужно. Но вот поддеть старого приятеля по этому поводу, он редко когда отказывался.
Полковник тряхнул головой, предаваться воспоминаниям было не время, тем более, когда возможно нашли новичка. Конечно, о большой удаче говорить пока рано, но кто его знает, возможно, и вправду судьба решила послать ему такой подарок. Митров достал сотовый и выбрал номер из списка контактов. Шли долгие гудки. Наконец в трубке раздался сонный мужской голос:
— Да?
— Доброе утро, Иван Абрамович, еще спите?
— Побойтесь Бога, четыре утра! — застонала трубка, — я же не вы, чтобы столько работать! Мне нужен здоровый сон!
— В вашем возрасте много спать вредно, — ехидно заметил, Митров. Он помнил, как раньше профессор звонил ему в любое время дня и ночи, когда его в очередной раз осеняло гениальной идеей или предложением, поэтому такая маленькая месть доставляла главе отдела немало удовольствия, — тем более случай как раз по вашей части.
— И этот, как вы говорите, случай, никак не мог подождать до утра? — уставший голос сменила легкая заинтересованность. Полковник усмехнулся, в этом весь Альцман. Как только появляется что-то новое — моментально забывает про все на свете кроме своей любимой науки. А сколько про него ходит забавных историй в НИИ мозга в Петербурге… Например прийти в институт в домашних тапочках на босу ногу, или, перепутав дни недели, напрочь забыть о том, что у него сегодня лекции или важная встреча — было в порядке вещей. Ученым же он был выдающимся, и в своей работе рассеянности не проявлял ни капли, требуя от подчиненных, как в прочем и от самого себя, четкости и полной самоотдачи делу. К тому же человеком он был весьма неплохим, и даже если и распекал кого-то у себя на кафедре, то исключительно по делу. Причем если дело касалось его кафедры в межинститутских разборках, было совершенно не важно, что ему говорят оппоненты в споре, за свои родные пенаты он стоял горой, даже если были неправы сами его сотрудники. Таких сотрудников он потом морально уничтожал в своем кабинете, наедине, но на людях был пристрастен как никто. За это его уважали. Тем более его импозантный вид (строгий костюм, дополненный домашними тапочками в виде милых розовых заек с длинными ушками) порой приятно разнообразил как заседания ученого совета, так и лекции. Студенты особенно были в восторге.
— Конечно мог, но я думал вы захотите узнать о своем возможном новом ученике сразу…
— Что?! Когда?! Рассказывайте! — сон мгновенно слетел с ворчливого старика.
— Все подробности уже должны быть у вас на почте, так что…, - полковник вслушался в короткие гудки, и положил трубку. Альцман в своем репертуаре — побежал проверять почту, даже не обременяя себя лишними прощаниями.
Из больницы я выходил в приподнятом настроении, и было из-за чего — я живой, и что совсем немаловажно, здоровый, остальное сущие пустяки. Персонал попался тоже хороший. Мек, которого с детства пугали всякими ужасами нашей медицины, было удивительно наблюдать такое вежливое к себе отношение и постоянную заботу. Конечно, порядком замучили своими обследованиями,
Ну так вот. Через две недели больничного режима, меня все-таки согласились выписать. Вообще не понимаю, чего столько времени было держать, если все в порядке, а тяжелое сотрясение мозга, которое диагностировали в самом начале, не подтвердилось, оказавшись легким. Хотя я еще потерял много крови при аварии, но мне же не делали переливание, чтобы столько быть на наблюдении. Странно все. Ну да ладно. Все хорошо тем, что хорошо кончается.
Сегодня меня разбудили в шесть утра, вкатив напоследок, прощальную порцию уколов: магнезию и витамины. Поэтому на завтрак я ковылял, прихрамывая на онемевшую правую ногу. Пропускать его не стал, зачем же халяве зря пропадать? Потом, собрав вещи, попрощался с мужиками, бывшими моими соседями по палате так долго, пожелав банального, но от этого не менее желанного здоровья. Иванычу оставил две своих книжки, которые, спасая меня от скуки, привезли друзья и теплый свитер. Тот долго благодарил, а потом, хитро сощурившись, заявил, что должок он помнит и непременно отдаст. Я кивнул ему, про себя подумав, что тащить что-либо домой, ранее бывшее в пользовании у Иваныча, у меня нет никакого желания.
В раздевалке, получая назад свои вещи, я окончательно убедился, что это не частная клиника — найти мою шапку и перчатки так и не удалось. Обвинять в чем-либо гардеробщицу, сидящую тут на окладе в пять тысяч рублей в месяц, не было желания. Поэтому, махнув на них рукой, и напялив куртку, я вышел на улицу.
Вокруг была белая сказка — всю ночь шел снег и к утру город оказался им буквально завален. Снежинки и сейчас огромными хлопьями продолжали падать на мостовую, по которой спешили деловитые прохожие. Мороз немного спал, и Новый год ощущался как никогда близко.
— Эй, ты там долго будешь по сторонам глазеть, или все же поедем? — окликнули меня.
Недалеко от входа в больницу стояла белая тойота, возле нее переминаясь с ноги на ногу, курил Костя.
— Привет, — я протянул ему руку и нырнул в теплую машину, — а чего на улице торчишь? Сидел бы в машине.
— Насиделся уже, — буркнул мой друг, садясь за руль, — чего так долго-то, отпускать не хотели?
— Ждал документы на выписку, там врач у них прямо Неуловимый Джо — хрен поймаешь. Ну и поесть заодно не мешало.
— Как всегда, — закатил глаза Костя, — ну зачем тебе там есть, нравится что ли? Заехали бы сейчас в кафешку и поели бы нормально.
— Так зачем добру пропадать? Тем более от кафешки я и сейчас бы не отказался.
— И куда в тебя только влезает, — усмехнулся он, — в два раза меньше меня весишь, а ешь так же. Толстел хоть бы тогда ради приличия что ли.
— Конституция такая, — улыбнулся я, — и вообще завидовать — нехорошо.
— Да какая тут зависть, тебе с твоим ростом нужно семьдесят кило как минимум весить, а ты только полтинник и наел, — двухметровый Костя выразительно похлопал себя по животу, — кушать надо больше, и спортом при этом заниматься, тогда толк будет, а так — пустой перевод продуктов.