Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск им. М. Ю. Лермонтова. Выпуск 1

Альманах

До революции Узенбашская тропа к пещере Иограф была помечена красной стрелой с кольцом – знак Крымского горного клуба. Под самым выходом на плато тропа уходит влево, на восток, по направлению к пещере. Вот здесь, январским вечером, отряд горноспасателей, шедший на поиски пропавшего старика, попал в снежную лавину. Тогда погиб наш отважный товарищ Артур Григорян. (Читайте мою документальную повесть «Лавина». Она входит в первую книгу хроники о горноспасателях – «У хижины с оленьими рогами»).

Пещера лежит под верхними известковыми утесами Ялтинской яйлы и служила, по-видимому, местом, где собирались христиане для богослужений во время турецких и татарских гонений. Крошечная церковь стояла внутри пещеры Иограф, находящейся в верхней части Узенбашской тропы. Тропа поднимается по хребту Дарсана к Главной гряде. Художник Елизавета Ивановна Висниовская в 1895 году изобразила облик этого, выступающего из сумрака пещеры, небольшого строения с алтарным закруглением – апсидой. Там ею был подобран обломок редчайшей для Крыма мраморной иконы с изображением младенца Иисуса Христа и собраны другие находки: медные крючья для подвешивания лампад, фрагменты стеклянных и керамических сосудов, бусы. Все это сейчас можно увидеть на выставке «Прошлое Ялты», которая демонстрируется в здании городского музея (ул. Пушкинская, 5а).

Сейчас в пещере едва сохранились остатки алтаря, почти разрушенного туристами. Неподалеку от большой пещеры находится маленькая хижина, в которой, как говорят, жил отшельник.

Возвратившись от пещеры на прежнюю тропу, поднимаемся направо вверх на плато, на выдающуюся пологую площадку Теренчикур. Оттуда видна дорога на северную сторону Главной гряды. Нам открывается вид на море, на яйлу и на простор небес. Коралловый, кадмиевый, красный цвета древних преданий распластались вокруг, замерли в грозном хаосе давних дней, в седых скальных скелетах, в танцах магических теней, в черных глазницах карстовых полостей, в пригнувшихся от дикого ветра кронах, в подобранном кремневом отщепе-ноже из каменного века, в слезах дождей и мучений, в мозаиках-облаках и фресковых росписях горных лугов. Величие высокого и глубокого пространства переплелись с веками, от античных до современных, пахнущих дымом войн и зеленой влагой луговой травы. Здесь, на горной вершине, ветры истории тихо шумят, ласкают тебя легендами и неудержимо уносят в двадцать первый космический век.

Розовая риза рассвета

Добрался к кромке плато вечером и заночевал в пещере. Лег перед выходом прямо на скалу, укрывшись шерстяным пледом. Снаружи шел мелкий теплый дождь. И большой зал пещеры чуточку горел странным голубоватым светом. Может воздух был насыщен электрическими разрядами, а возможно какое-то святое таинство витало в пещерном храме. Но никакого страха я не испытывал. Напротив, приятная благодать обволакивала мое уставшее тело. Будто тихая Ночь в алмазных чертогах среди стройных сталагмитов и сталактитов нежно ласкала меня.

Мое горящее существо стало легким и невесомым, как бархатная темнота. Оно медленно кружилось под ажурными сводами, роняя внезапно навернувшиеся слезы о погибшем товарище в той страшной лавине, которая смела нас на крутом склоне, возле пещеры.

И вторила моим горючим слезам чудодейственная исцеляющая молитва, серебром звеневшая в падающих каплях воды на природный каменный алтарь-натек. Известняковая роскошь пещерной церкви, уводила в подземное пурпурное царство, где стынет причудливая тень в ослепительном огарке свечи, где безмолвствует человеческий разговор, но торжеством благоухает музыка немая, песней звучащая в живой воде.

Блаженство пышного сказочного сна погрузило меня в тайны, стенанья, вздохи и бред пещеры, где я стыл, каменел и горел, где для меня расступались стены и своды. Под куполом зажигались хрустальные люстры, освещая желтые черепа, золотые маски, бриллиантовые венцы и дикие пляски козлоногого вертепа.

Проснулся. О, Боже! Овальный вход в пещеру Иограф завесила тончайшая ткань розовой ризы рассвета. Она струилась и шелестела шелком прозрачного воздуха на прекрасной фигуре златостанной зари. И я чувствовал на лице и ладонях ласковое и горячее прикосновение, волшебный поцелуй Свежести и Юности, как когда-то в далекие годы быстротекущей молодости. Как прелестно прикосновение к губам девственного утра! И томит, и льется птичья трель, наполняя сердце звонкой дрожью. Я встал, откинул драгоценную вуаль и шагнул в гулкую невесомость горного солнечного сияния…

Меллас

«Средь шумного бала, случайно, в тревоге мирской суеты,

Тебя я увидел, но тайна твои покрывала черты»

Меллас – в переводе с греческого звучит «седой», «тёмный», «серебристый». Возможно, это связано с густыми темно-зелёными красками вулканической интрузии магматических пород у нависающих скал Ай-Иори. А у моря раскинулся парк, заложенный в 30-е годы XIX века, где сохранился старинный двухэтажный дворец с плоской крышей. Здание возведено в плане средневекового палаццо с четырьмя угловыми башнями, чудесными легкими террасами, правда, дополненные деталями римской виллы эпохи Возрождения. Хотя в орнаменте фасадов и внутренних помещений есть и влияние востока с килевидными арками, арабесками, нишами. По планировке и размещению растений меллаский парк один из лучших на Южном берегу Крыма, в нём собраны свыше 60 видов декоративных форм деревьев и кустарников с редкими и чарующими экзотами. Здесь много цветов, великолепны в парке бордюры из жасмина голоцветного и калины вечнозеленой. Изящно размещены в парке скульптуры и беседки. Словно белая птица замерла на ночном отдыхе беседка-ротонда на скалистом мыске у моря.

Граф и поэт Алексей Константинович Толстой получил в наследство имение Меллас от своего дяди Алексея Алексеевича Перовского, умершего у него на руках в Варшаве.

А. К. Толстой снискал себе славу как автор поэтических произведений, на которые сочиняли музыку Чайковский, Рахманинов, Римский-Корсаков и другие популярные композиторы. Но вся чудесная лирика поэта посвящена единственной любимой – это жене Софье Андреевне Миллер. Познакомились они зимой в 1851 году на маскараде в роскошном светском салоне. Ночью, вернувшись с пышного бала, он создал стихи, сейчас очень известные, первые строчки стоят в эпиграфе.

Синяя сфера сна сгустилась над парком Мелласа. Мудрость ночи мифическая, магическая, мистическая, воплощенная в лунный свет, фосфоресцировала и колдовала тенями и россыпями серебра в живой воде моря и мохнатых ветвях можжевельников. Осторожно, боясь нарушить величественность и вечность полночного часа, когда двадцатого августа они спускается с небес, и тихо скользят по аллеям любимого южнобережного поместья.

– Ваше сиятельство!

– Что, любимая?

– Ах, эта ночь, как ослепительна луна!

Душе легко: не слышу яОков земного бытия,Нет места страху, ни надежде,Что будет впредь, что было прежде —Мне всё равно – и что меняВсегда, как цепь, к земле тянуло,Исчезло всё с тревогой дня, Всё в лунном блеске потонуло…– Куда же мысль унесена,Что ей так видится дремливо?Не средь волшебного ли снаМы едем вместе вдоль обрыва?Ты ль это, робости полна,Ко мне склонилась молчаливо?Ужель я вижу не во сне,Как звёзды блещут в вышине,Как конь ступает осторожно,Как дышит грудь твоя тревожно?Иль при обманчивой лунеМеня лишь дразнит призрак ложныйИ это сон? О, если б мнеПроснуться было невозможно!