Алмаз. Апокриф от московских

Ставицкая Татьяна

«Разврат не останавливается ни перед чем и превращает в места свиданий даже учреждения, созданные для науки. Так, например, наша публичная библиотека стала заполняться дамами и мужчинами, ищущими «интересных» встреч. Особенно прилив их стал замечаться со времени появления в уличных газетах циничных объявлений. Жрицы любви ютились сначала в вестибюле, но, когда оттуда унесли мебель, они перешли в справочный отдел и читальный зал. В. А. Бахтиаров отмечает в прессе, что, благодаря газетным публикациям, количество посетителей библиотеки стало возрастать, но принятыми мерами этот искусственный рост несколько сдерживается, но далеко еще недостаточно».

– O tempora, o mores! –

раздался над Уаром голос с хрипотцой.

Обернувшись, он едва узнал Адаманского: африканский загар, выгоревшие волосы, брови и ресницы, лишь взгляд тот же – наглый и насмешливый.

– А я, представьте, думал, что московская пло… публика занялась повышением своего образовательного уровня. На каждом шагу ведь спрашивают, как пройти в библиотеку, – посетовал Уар.

Адаманский засмеялся и уселся за стол, свободно развалясь. Уар отметил его новую повадку. От репортера исходили горячие токи, и царевич непроизвольно подался вперед.

– Я вам больше скажу, господин Углицкий, южно-африканские богомолы доказали, что для этого даже мозг не потребен! Не говоря уже об образовательном уровне. Самка перед совокуплением попросту отгрызает самцу голову! Чтоб делал свое дело и не думал о глупостях! И тот, представьте, без головы делает… – Ррепортер от души рассмеялся.

– За что ж их так наказали, этих тварей? – подивился царевич коварству природы.

Ему конечно же не терпелось узнать подробности экспедиции, но он не торопил Адаманского. После закусок, отдав должное водке, путешественник в дебри африканского континента наконец заговорил. Не без гордости рассказал о своих экспедициях, чреватых смертельными опасностями, чем вызвал изрядную зависть слушателя, и наконец подошел, как ему казалось, к главному.

– Англичанин этот – самый богатый человек в мире – господин Бейт, стоящий во главе дома Vernher, Beit and Cie, – докладывал репортер Уару. – Половина рудников Южной Африки и особенно Кимберлея принадлежат ему. У него круглым счетом один миллиард рублей на наши деньги. А второй в мире богач – китаец Ли Хунчан, у которого также не менее миллиарда рублей, только он не любит, когда об этом говорят: боится, что об этом может узнать вдовствующая императрица.

При чем тут китайцы? – подумал Уар, хотя в свете нынешних британо-китайских, мягко говоря, неприязненных отношений пожалуй, это было неудивительно.

– Но ни тот ни другой в переговоры с правительством Трансвааля по поводу покупки алмаза не вступали.

Уар хотел сказать хроникеру, что алмаз такого размера – это не товар, а политика, но не стал. Женский хор затянул «Ямщик, не гони лошадей». Ах, сколько же их, несчастных хористок, замерзает в бескрайних заснеженных просторах без любви и ласки! – подумал Уар, чрезвычайно впечатленный исполнением. – И любить им некого, и спешить – не к кому.

К большому сожалению господина Углицкого, никаких сведений, позволявших предпринять какие-либо действия в отношении экспроприации алмаза, дальнейший рассказ репортера не содержал. Но царевич не без удовольствия наблюдал за здоровой и энергичной трапезой своего визави. После десерта он горячо поблагодарил Адаманского за проделанную работу и даже поцеловал в шею. Репортер, смущенный этой странной манерой мецената, тем не менее каждый раз бывал весьма польщен и тронут. Черт ее разберет, эту богему…

Царевичу хватало здравого смысла, чтобы не поддаваться циркулирующим в среде нетрадиционных потребителей слухам, будто вне Москвы жизни нет и ее придумали лондонские, чтобы сеять панику среди московских. В то же время не-Москва

была для нетрадиционных потребителей столь недоступной, что ее вполне можно было назвать Миром Иным. Или – Тем Светом. О легионере Выродкове, когда он возвращался после своих героических баталий, в которых непременно погибал смертью храбрых, так и говорили: «вернулся с Того Света». О том же, что происходит в Мире Ином, Уар узнавал из газет. А уж верил или не верил, мы того не знаем.

Распрощавшись с хроникером, царевич заказал (инкогнито) женскому хору исполнить для него романс «Ах, зачем эта ночь так была хороша». При этом велел заменить слово «хороша» на «холодна», а сам вернулся к прерванному занятию: чтению свежей прессы. В Обществе всегда недооценивали открытые источники информации. Вот и теперь газета дразнила и строила козьи рожи: год складывался невеселым, оборачивался обидными потерями. Английский клоб извещал, что его Совет предполагает для увеличения доходов использовать свободное место на Тверской – перед зданием клуба построить корпус для десяти торговых помещений с квартирами для торговцев в верхних этажах.

Ох уж эти лондонские! – подумал в раздражении господин Углицкий, – самую сердцевину Москвы уже принялись выгрызать…

Английские газеты сообщали, что Япония вновь предъявляла оскорбительные для России, притом совершенно невыполнимые условия, а именно: свободное плавание японских судов по Амуру, транзитная торговля японскими товарами вплоть до Балтийского моря, право японским подданным приобретать земли в Сибири и беспрепятственная рыбная ловля у берегов русской части Сахалина. Это ж откуда у них столько товаров, чтоб до самой Балтики Россию покрыть? – поражался Уар. – Ведь всей той Японии, судя по карте, – на один воробьиный скок!

Требования выражались в чрезвычайно резкой форме и представлены были японским посланником Мотоно министру иностранных дел Извольскому. Россия вновь решительно отклонила эти требования. Если сами не можем освоить пространства – то и другим не дадим.

Московских нетрадиционных потребителей настораживало: отчего это лондонская печать так озабочена событиями в России? Не иначе как дадена им команда – отвлекать собственных граждан от внутренних и внешних проблем Британской империи, балансирующей на канате с привязанными к рукам и ногам гирями – завоеванными колониями. Британская империя, как курица у жестокого дрессировщика, прыгала по горячему металлическому листу, подогреваемому то Китаем, то Индией, то Трансваалем, то Персией. Состояние здоровья персидского шаха оценивалось как безнадежное, а престолонаследник, как говорят, – открытый враг конституции. Персидский парламент настроен крайне оппозиционно, и его роспуск может вызвать вооруженное сопротивление. И все это – вилы в бок Британской империи.

Московские же газеты жалели астраханского губернатора, который в виду зимнего времени, полной распутицы и разбросанности калмыцкого населения требовал отложить выборы до весны, так как производить их теперь он считает невозможным. Где та Астрахань? Какая она? Зачем ей выборы? Что за дело Москве до разбросанных по бескрайней топкой степи калмыков, ни лицом, ни верою не похожих на соотечественников? Это уже – отечественные вилы в бок. И не единственные. Царевич вдруг подумал, что есть места, в которых ему не суждено побывать никогда. Даже с учетом того, что он будет жить всегда. Даже если его соратники дождутся абсорбента, позволяющего пить не только москвичей, но и всех прочих, а следовательно, и выезжать за пределы Москвы, то, пожалуй, в калмыцкие степи он не поехал бы. Просто за ненадобностью.