Алмаз. Апокриф от московских
Шрифт:
К дворцу примыкал сад с аллеями причудливо постриженных деревьев и роскошными клумбами редких, экзотических цветов. Уар любил в ту пору увлекать в аллеи тонких барышень и прохаживаться с ними меж четырех устроенных прудов с рыбами, любоваться оранжереей и как бы нечаянно случившимися на пути «дикими» лужайками и озерцом. Он давно там не бывал. С тех самых пор, как граф окончил свои труды и дни.
Именно с этой картиной в голове царевич и подъехал по знакомому адресу. Некогда величественный особняк со сдвоенными колоннами фасада, украшенный львами, стоящий в глубине парадного двора, ныне ничем не напоминал о былом великолепии.
Уар набрал номер сокольничего.
– А ты уже на месте? Рано же еще! – Голос друга перекрывался шумом автострады. – Ну как там?
– Пришел, увидел, обломался, – коротко проинформировал сокольничего Уар.
– А в чем дело? – испугался Бобрище, пребывавший с раннего утра в состоянии неконтролируемого восторга.
– Да тут гадюшник. И руины, – уведомил друга Уар.
– А ты не знал?
– Давно тут не был.
– Ну ты будто не в Москве живешь! – удивился Бобрище.
– Слушай, надо как-то обставить мероприятие поприличней. Чтоб они думали, что это такой значимый жертвенный Акт, а не просто их тупо пьют. Должны же мы чем-то отличаться от их начальства и смертных властей!
– Ну пригласи им Мэрилина Мэнсона или «Рамштайн». Будут ритуально отдаваться под любимое музло…
– Я полагаю, что у них гастрольные туры на год вперед расписаны, а может, и не на один. А помещение хоть как-то декорировать нужно. Ты вот что, ты заскочи куда-нибудь за свечами, цветами… И в театр наведайся на предмет занавеса. Мы его на пол бросим. А-то ведь засрано все.
– Какой занавес!? Ты что, забыл? Льготы на культуру давно отменили! С тех пор как театры перевели на самоокупаемость, у них новая концепция: занавеса нет, а зритель по свистку… то есть по звонку зажмуривается.
– Короче, крутись, как хочешь, но банкет должен быть сервирован по высшему разряду.
– Нашел себе кейтеринг… – проворчал озадаченный Бобрище.
Глава 13
Акт
Двадцать седьмого ноября 2004 года пролетавший над Москвой рейсом Мюнхен – Токио пассажирский лайнер получил от диспетчера уведомление, что аэропорт в Новосибирске, где он должен был произвести дозаправку, закрыт по метеоусловиям. Вылетевшие ему навстречу нанятые Уаром чисто за топливо и возможность полетать «МИГи» Московского военного округа принудительно посадили самолет в Домодедове. Музыкантов, которых весь мир знал под именем Rammstein, вместе с аппаратурой вежливо выгрузили в подогнанный на летное поле автобус и, пообещав сюрприз, аккордный гонорар и покрытие неустойки, повезли на улицу Казакова, к строению, значившемуся на карте Москвы под номером восемнадцать.
Строение несколько озадачило и даже напугало гостей своей очевидной обветшалостью. Молодой человек, до странности бледный лицом, попросил музыкантов надеть сценические костюмы, подготовить инструменты и аппаратуру, в том числе и световую. Небольшая лазерная установка способна была изменить помещение до неузнаваемости, хотя в данном случае этого и не требовалось. Уар собирался лишь несколько сгладить впечатление от загаженности благородных руин.
Весь вечер ко дворцу Разумовского тянулись московские готы – Руководители Проектов, из чего становилось понятно, что проектов в столице много. Москва была Меккой всевозможных проектов. Шли
– Я столько не выпью, – испугался Бобрище. – Давай звать подмогу.
– Нет! – жестко пресек панику царевич. – Ты ведь даже водку не сядешь пить с кем попало.
– Я думаю, что вопрос доверия к тому, с кем выпиваешь, может возникнуть, только если собрался нажраться в хлам и боишься, что тебя бросят в сугробе. А не как у тебя – по причине глубокой внутренней обособленности.
– Короче, – рассердился Уар, – здесь не ресторан, чтобы приятелей угощать! Это наша еда. Лакей мой, если не справимся, подсобит.
– Да понял я, понял… – пошел на попятный Бобрище, удивленный столь резким отпором. – Ты бы лучше с сернами своими так решительно…
Музыкантов водрузили на высокий постамент из декорированных черным шелком строительных лесов. Лоно полуразрушенного дворца мерцало свечами, расставленными повсюду, и оживлялось золотой чайкой, вышитой на бархате чуть тронутого тленом пурпурного покрова. Клюв видавшей театральные виды птицы упирался в значительных размеров – с человеческий рост – покрытую сусальным золотом тарелку из папье-маше, расчерченную черными кракелюрами, словно разбитую.
– Почему посуда – битая? – шепотом спросил Бобрище.
– С целой только неживое едят. А живое – с разбитой на счастье, – объяснил свой креативный ход царевич.
Напряженно-торжественная плоть судорожно жалась к стенам, пачкая черные одежды рыхлой, осыпающейся с тихим шорохом штукатуркой. Депрессивные Руководители Проектов ждали Акта, как посвящения в рыцари.
– Господа! Попрошу всех выключить мобильные телефоны! – торжественно обратился к готам лакей.
Ни один Руководитель Проекта, находясь в здравом уме и при памяти, не выключил бы телефон ни при каких обстоятельствах. Но, видно, с их памятью и умом в этот момент происходило нечто запредельное.
Первого добровольного донора – Равенлорда – Бобрище оторвал от стены и патетично возложил на тарелку, гарнировав его свежими орхидеями. Готы затихли, охваченные трепетом, а Равенлорд вдруг увидел над собой распластанных по потолку летучих мышей – хранителей дворцовых тайн и руин – и испугался, что они тоже присоединятся к трапезе. Покроют его молодое тело своими жилистыми крыльцами, ухватятся за его нежную плоть когтистыми ручками и ножками и вопьются все разом. И он бы вскочил и бежал из этого бесовского бедлама, но воля и члены его оказались парализованными, словно в дурном сне, серыми, непроницаемо-ледяными глазами царевича.
У «рамштайнов» от открывшегося сверху вида на тарелку с подготовленным к трапезе гарнированным человеком свело руки на гитарных грифах. Но резким и мощным мыслепосылом Уара, возбужденного предстоящей гурманской и эстетской трапезой, перкуссиониста качнуло, словно от хука в челюсть, и раздалась наконец барабанная увертюра, подхваченная басистом.
Со словами «Прости, Алексей Кириллович!» нетрадиционные потребители торжественно повязали свои шеи белыми крахмальными салфетками. Передав управление очумевшими музыкантами сокольничему, Уар возлег на тарелку рядом с Равенлордом, обхватил его ледяными руками и задышал холодом ниже мочки уха, откинув черные пряди крашеных волос гота. Несмотря на грохот электроинструментов, он слышал участившееся биение его сердца и чувствовал сжавшуюся под руками плоть.