Алое пламя в зеленой листве
Шрифт:
Уил попытался поджать под себя ноги. На какое-то мгновение он перестал чувствовать нож и испугался. Ухватиться за ниточку надежды и снова ее упустить — куда как страшней, чем падать камнем в бездонную пропасть и знать, что тебе уже ничто не поможет.
Попробовал еще. Что-то кольнуло возле самой щиколотки. Нет, рукой не дотянешься. Нужно забыть обо всем и как можно быстрее подтащить нож повыше. Воздух заканчивался. Предательски кружилась голова.
Ему показалось, что прошло никак не менее часа, прежде чем покалывание поднялось к колену. Но он по-прежнему был не в силах дотянуться до ножа дрожащей рукой. От усталости и пребывания в одной неудобной позе стало сводить все тело. Уил не кричал от невыносимой боли только потому, что не мог позволить себе тратить на крик драгоценные силы.
Он уже отчаялся ощутить в ладони знакомую рукоять и тянул руку машинально, зная, что поманившая спасением нить оказалась слишком короткой, когда кончики пальцев наткнулись на нечто твердое и подвижное. Поддев ногтем крохотный выступ, он осторожно потянул предмет к себе.
Нет, это был не его нож: тонкая рукоять, длинное обоюдоострое лезвие. Ногу кололо не острие, а надломленная перемычка для предохранения пальцев. Зачем ему положили чужой сломанный нож?
О чем он думает? Какая разница, сломана перемычка или нет? Его это нож или чужой? Главное — он сжимает его в кулаке и, лежа на спине, подталкивает то животом, то грудью в неохотно поддающееся дерево гроба. Неохотно, но поддающееся!
Вероятно, хоронили меня все же в суматохе, пытался рассуждать Уил, чтобы хоть чем-то занять перестающий слушаться мозг. Любимый нож забыли. Сунули вместо него первый подвернувшийся под руку. Гроб сколачивали в спешке, чтобы только был похож на гроб — и не беда, что доски не подогнаны и зияют дырами, через которые теперь прямо ему на грудь сыплется земля. Думали, покойнику теперь все равно где лежать. Нет, не все равно. Потому что не покойник! Не буду покойником! Выберусь! Хоть и перепугаю их до смерти, а все-таки потом пусть им не только радостно, но и стыдно станет…
Не поддававшийся долгое время сук в конце концов удалось вытолкнуть наружу целиком. В доске образовалась довольно большая дыра. Положив нож на грудь и придерживая его подбородком, чтобы снова не потерять, Уил уперся обеими руками в эту единственную доску. И она стала медленно прогибаться и трескаться…
Лишь бы и могилу они рыли в спешке. То есть не такую глубокую, как обычно, когда землекопов, стоящих в ней в полный рост, не видно из-за черных холмов только что вырытой земли.
Сломать доску с первой попытки не удалось. Уил попробовал помочь рукам коленом, но не смог как следует согнуть ногу. Тогда он просунул в дырку от сучка указательный палец и повис на нем всем телом. Доска прогнулась значительно легче. Она оказалась не толще самого пальца и слишком длинной, чтобы долго сопротивляться. Изловчившись, Уил просунул в образовавшуюся щель свободную руку и, упираясь в крышку гроба лбом, стал тянуть пружинящую преграду на себя.
Доска лопнула в том самом месте, где недавно находился сук. Уила засыпало землей, однако он уже ощущал в себе силы свернуть горы. Удар занозистой доской по лицу только раззадорил его. В ход пошли локти, колени, кулаки, и через несколько мгновений из-за осыпающейся земли пахнуло воздухом. Свежим воздухом!
Выплевывая попавшие в рот комья земли вперемешку с травой и отряхиваясь, он с трудом сел в ставшем еще тесней гробу. Одна из боковых досок крышки так и не захотела поддаваться, и ему пришлось извернуться боком, чтобы протиснуться наружу. Не веря в столь легкое избавление от объятий вроде бы неминуемой смерти, Уил оторопело огляделся. Он снова видел! Правда, на улице стояли сумерки, но он отчетливо различал словно бы с любопытством склонившиеся над ним редкие кроны деревьев, чьи длинные ветви, почти лишенные листвы, напоминали черные сети живой паутины. Холодный свет невидимой отсюда точки луны серебрил задумчиво застывшие над головой облака.
Уил заметил, что, несмотря на ночное время, воздух был по-летнему теплым и мягким. Если бы не переполнявшая его радость от невероятного возвращения к жизни, он бы наверняка удивился этому обстоятельству. Ведь накануне того злосчастного дня, когда с ним, вероятно, и приключилась беда, шел промозглый осенний ливень.
Но что уж никак не укрылось даже от его рассеянного радостью внимания, так это странность того места, где он теперь оказался. Ломая гроб, он представлял себе, как будет бороться с тяжелой каменной плитой, как выберется в конце концов наружу и побредет через знакомое еще по детским проказам кладбище к островерхой часовне. Надгробия над ним, к счастью, не оказалось. Приняв сидячую позу, Уил высвободил из-под земли даже плечи. Но больше всего поразило его сейчас то, что никакого кладбища вокруг и в помине не было.
Выбравшись наружу, он обнаружил, что стоит на крохотной поляне. Со всех сторон его обступал чужой неприветливый лес, сплошь состоявший из низкорослых деревьев, поражавших длиной причудливо искривленных ветвей и полным отсутствием листьев. Земля под ногами, насколько позволял разглядеть неясный свет мутнеющей сквозь паутину веток луны, была изъедена толстыми корнями, похожими на окаменевших змей.
Продолжая отряхиваться, Уил невольно поежился: как ни хорошо он знал родную местность, он не припоминал, чтобы где-нибудь в округе Уинчестера можно было набрести на подобную чащу. Чащу, словно рожденную всегда такими образными проповедями пастора Холена, каждое воскресенье призывавшего свою многочисленную паству к праведной жизни в согласии с Господом и самим собой.
«Может быть, я все-таки умер?» — мелькнула в мозгу Уила предательская мысль, однако удовольствие от возрожденной способности двигаться и делать бесконечно глубокие вздохи прогнало ее прочь. Если за все совершенные на этом свете грехи ему суждено отправиться в ад, едва ли ад окажется таким теплым, свежим и уютным.
Уил заглянул в яму, из которой только что выбрался. Рядом с ней лежал позабытый второпях нож. Именно такой, каким он представлял его себе во мраке гроба. Уил наклонился и с трепетом подобрал нож. Совершенно простой, без узора и даже насечек на тонкой рукоятке. Перемычка с одного конца сломана. И никаких следов попыток ее починить. Более чем удивительно, зная рвение влюбленного в свое ремесло кузнеца Оуэна, который готов был с утра до ночи махать молотком, лишь бы утварь на кухнях живущих по соседству от его кузни семейств была всегда исправна. Откуда взялся этот нож? Чья рассеянная рука могла подбросить его в гроб к покойнику, пусть даже мнимому? Ответа Уил, сколько ни искал, не находил.
На всякий случай он опустился на колени и принялся разгребать землю в изножье гроба. Сначала извлек на сумеречный свет непонятного цвета плед с довольно странным рисунком, похожим на переплетение разных по размерам окружностей. Такого у них с Мэри точно в хозяйстве не водилось. В ходу в Уинчестере были либо шотландские пледы с традиционным рисунком из пересекающихся под прямым углом линий, либо незатейливые местные, скучные и монотонные. К тому же соткан плед был из мягкой дорогой шерсти, какой даже сам Уил, будучи торговцем, не мог бы себе позволить. Кто мог додуматься завернуть ею ноги чужого трупа?
Отложив плед, Уил стал рыть глубже. Скоро пальцы его наткнулись на гладкий закругленный край чего-то металлического. Это оказалось почти плоское блюдо, очень похожее на то, которым пользовалась Мэри, когда доставала из печи горячие лепешки. Уил даже обнюхал холодную жесть. Пахло землей и дождевыми червями. Его передернуло. Если бы он не очнулся и не нашел нож, то скоро стал бы их лакомой добычей.
Уил не был уверен в том, действительно ли держит в руках блюдо, принадлежавшее их семье. Он редко захаживал на кухню, когда там хозяйничала Мэри, однако до сих пор ему казалось, что вся их утварь была обыкновенной, видавшей виды и служившей исключительно хозяйственным надобностям. Это означало полное отсутствие какого бы то ни было украшательства. Здесь же он отчетливо видел витиеватый рисунок, тянущийся по кругу вдоль всего края блюда: три чудесным образом переплетающихся вьюнка с острыми, как будто колючими листьями.