Алпамыш. Узбекский народный эпос(перепечатано с издания 1949 года)
Шрифт:
В области хана Тайчи, в стране калмыцкой, жила старуха одна, имя ей было Сурхаиль. Необычайно рослая женщина она была. Семеро сыновей она имела. Старшего звали Кокальдаш, а остальных: Кокаман, Кокашк а, Байкашк а, Тойкашк а, Кошкулак, а самый младший звался Караджаном. Все они батырами были. Вместе с восемьюдесятью тремя другими калмыцкими батырами содержал их шах калмыцкий в дальнем Токаистане, [10] в особых пещерах. Каждый из этих девяноста батыров был отличным наездником и стрелком искусным. Носил каждый из них панцырь весом в девяносто батманов, каждый съедал в день девяносто тучных баранов, получал каждый от шаха ежемесячно девяносто золотых туманов. Знаменитые они батыры были. Каждый из них имел по сорок девушек-прислужниц, девушки подстилали им на почетных местах мягкие подстилки и прислуживали им, когда батыры возвращались с охоты или с набега.
10
Токаистан— буквально: «страна тугаев» (или токаев), то есть камышовых зарослей; в «Алпамыше» — место, где живут девяносто великанов калмыцкого шаха.
Барчин-ай, дочери пришлого узбекского бая, никто из них не видел, хотя всю страну облетела слава о ее красоте. В ту пору была Ай-Барчин в расцвете зрелости своей девической, — плечи у нее были — пятнадцать аршин каждое! Молва о красавице-узбечке и до батыров калмыцких дошла. Собрались они — мечтают-гадают, как оно будет: то ли каждому в отдельности добиваться ее, то ли взять ее общей женою для всех? Долго совещались батыры, долго спорили, все никак решить не могли.
А старуха Сурхаиль-ведьма, — так называли ее, — мать семерых братьев-батыров,
Пришла старуха Сурхаиль к Тайча-хану и такое слово сказала:
— Семь батыров, шах, тебе я родила. — Ведомы тебе их славные дела. С просьбою к тебе я потому пришла, Эта просьба так ничтожна, так мала! Выслушать меня, великий шах, изволь, — Разреши, мой шах, сходить мне в Чилбир-чоль. Хочется мне тех узбеков повидать. Почему бы мне досуг не скоротать? Очень, говорят, у них богата знать. Как они живут, мне хочется узнать, В чем хвалить их нужно, в чем их осуждать, Преданы ль тебе — хочу их испытать. Если б разрешенье ты изволил дать, Я бы к ним пошла по бедности своей. Милости такой я вправе ожидать. Семерых родив батыров-сыновей, Никому бы я не причинила зла, Если бы себе с приезжих дань взяла: Люди говорят — нет их стадам числа. Собирает мед с любых цветов пчела. Я бы шаху тоже пользу принесла: Разговор с одним, с другим бы завела, — Что в душе таят, я б выведать могла: Похвала тебе иль, может быть, хула… Я бы к ним, султан мой, не одна пошла, — Трех бы, четырех других старух взяла. Сердца моего кому поведать боль? Разреши, мой шах, сходить мне в Чилбир-чоль!Калмыцкий шах позволил баям-пришельцам жить, как они хотят. Но даже сам шах опасался зловредной старухи Сурхаиль и ее могучих сыновей. Поневоле пришлось ему дать ей разрешение.
«Теперь — что хочу, то — получу!» — подумала коварная старуха. Домой вернувшись, взяла она с собой девять от нее зависимых старух-родственниц, и отправились они вдесятером в путь. Идут за ней девять согбенных старух-побирух.
Младший сын Сурхаиль — батыр Караджан с тринадцатью своими махрамами в это время коней пас. Видит он — мать его в степь Чилбир идет, девять старух за собой ведет. Подумал Караджан: «Что за пронырливая такая старуха, ноги бы ей поломать! Пойдет в степь Чилбир, нас объявит опорой своей, болтать станет, наговорит вздора всякого, — обидит людей приезжих, — пропасть бы ей! Как-никак на чужбине они! Э, нечестивицы, старухи-паршивицы! Что им в байском становище делать? И нам — срам, и сам шах возмутится — скажет: „Силой выродков ее дорожа, напрасно пустил я старуху к баям-пришельцам. Испортила мне все дело ведьма эта!“».
Подошел Караджан к матери — и, доброго ей пути пожелав, так сказал:
— Быть живой, богатой дай тебе господь! Множество халатов дай тебе господь! Сыном быть брюхатой дай тебе господь! Девять верных спутниц в путь с тобой идут, — С первой до десятой — дай вам всем господь Доброго пути, куда б вам ни итти! Мать моя, скажи, далеко ль ты идешь? Старые свои зачем ты ноги бьешь? Слово Караджана выслушать изволь: Может быть, домойте пути ты повернешь? Нечего тебе таскаться в Чилбир-чоль! Много разных слов тебе сказать могу, Только от греха язык уберегу. Лишними словами я пренебрегу, Слово я хочу хорошее сказать, — Матери своей скажу, а не врагу. Сыну своему такую речь прости, Только разговор за шутку не сочти: В Чилбир-чоль к узбекам что тебе плестись? На подарки баев пришлых не польстись, — С этого пути домой повороти. Говорю тебе и этим девяти: Нечего, старуха, голову ломать. Я тебя ведь знаю — ты коварна, мать, — Что-нибудь привыкла ты злоумышлять. Пришлых этих баев ты не трогай, мать, — Незачем у них тревогу поднимать. Возвратись домой своей дорогой, мать! Ты стара — и смерть уж на пути к тебе, — Думай о загробной ты своей судьбе!Эти слова услыхав, видя, что сердит Караджан, нрав его зная, Сурхаиль-ведьма такое слово ему сказала:
— Э, не горячись напрасно, мой сынок! Если прогуляюсь — не лишусь я ног. Девушки у них прекрасны, мой сынок: Зятем я тебя в узбекский дом введу. Сговорив невесту, ей надев платок, Я благополучно и домой приду… Ты меня с пути, сынок мой, не сбивай. Высмотрю, узнаю, кто первейший бай, Первую у них красавицу найду, Вызнаю, свободна ль, нрав каков у ней, — Сделаю невестой и женой твоей! Если сговорюсь, то жди, сынок, вестей. Породнимся с ними, наплодишь детей. — Все-таки утеха старости моей! Ведь не век тебе с махрамами бродить, — Холостым живешь — пора тебя женить. Поспешив меня в злокознях обвинить, Счастья своего чуть не порвал ты нить. Если хочешь знать, — иду я для тебя. Младшенького сына горячо любя, Я ведь ни о чем не думала плохом, — Душу я свою не отягчу грехом! Я тебя мечтала сделать женихом, — Я ведь мать твоя, хочу тебе добра! Как-никак, и вправду, я уже стара, А тебе жениться, мой сынок, пора: Хочется мне видеть внуков у шатра! В жены я тебе хочу узбечку взять, Чтобы красотой была тебе подстать. В знатный дом узбекский ты войдешь как зять, — Погляжу, как будешь радостью сиять Рядом с молодой, прищурясь, мой сынок! Брось-ка холостую дурость, мой сынок!Эти слова услыхав, очень обрадовался Караджан, — сказал матери:
— Э, мать, если такое в сердце твоем, желаю тебе удачи! Приходи, дай знать. Здесь буду дожидаться.
Получив согласие сына, довольная старуха в степь Чилбир побрела своим путем.
Сурхаиль пошла веселей. Хоть немало лет было ей, Славилась ходьбою своей! Ведь недаром был о ней слух, Среди всех калмыцких старух, Среди свах и средь повитух: Говорили: нечистый в ней дух! Ведьмою старуха слыла — Столь была коварна и зла. Девять ее спутниц-старух, Родственниц ее, побирух, Вслед за ней бегут во весь дух, А никак за ней не поспеть. Хоть бы ей скорей околеть! А она любопытства полна, Жадности, бесстыдства полна. «Баи-бии, — мыслит она,— Кто такие? — мыслит она,— Хоть чужие, — мыслит она, — А сосватаю бека их дочь!» Их приданое числит она. Все пронюхать успела и тут!.. Чуть живые старухи бредут — Замертво сейчас упадут. Не догнать Сурхаиль, — отстают, Всячески хулят Сурхаиль: «Не шайтан ли ей дал этот рост? Если справить халат Сурхаиль, Сколько же наткать и напрясть? Бязи надо сорок кары. Чтобы ей, коварной, пропасть!..» К баю в гости спеша, к Байсары, Сурхаиль, как верблюд-скороход, Все уходит вперед и вперед. Ноги у лукавой быстры, Мысли у коварной хитры, — Хочет Караджана женить, С баями себя породнить. Где же та юрта Байсары?.. А старухам ее невдомек, Что у ней, коварной, в душе, Завязала зачем в узелок Новенький зеленый платок… Чуть бредут старухи… Ведьма Сурхаиль Далеко ушла — метет подолом пыль, — Спутницам своим она и не видна! Наконец перед нею озеро Айна. Так пришла в кочевье байское она. Спрашивает: «Где живет ваш главный бай?» — Указали ей жилище Байсары. Думает: «Богат, однако, Байсары!» Девять было злых собак у Байсары. Долговязую такую увидав, Поднимают псы свирепый, громкий лай, Как на зверя, мчатся на нее стремглав, Тесно окружают — и бросают в грязь, Словно меж собой заране сговорясь, Рвут ее на части, кто во что вцепясь: В руки, в ноги, в грудь и в зад, ворча и злясь, В клочья разрывают и рубахи бязь! Что старухе делать, если не реветь? И ревет она, как раненый медведь! Вовсе потеряла голову она. Шаровары в клочья, грудь обнажена, Выпав из одежд, — вся голая она! А собаки рвут ее и так и сяк. Раз она попала в круг таких собак, Что ей остается, если не реветь? И ревет она, как раненый медведь! Долго так она ревела, но, увы,— Нет людей на помощь, словно все мертвы. Или у пришельцев нравы таковы? Как жестокосердны, как они черствы,— Не идут на крик беспомощной вдовы! Осень подошла — не вянут ли цветы? Смерть пришла — всю допил чашу жизни ты!.. Псы ее терзали, яростно рыча, А она лежала, в ужасе крича, Еле теплилась ее души свеча… Вышла из юрты хозяйка-байвуча, Слышит вздохи, стоны: «Прочь!.. Подите прочь!..» Сильно удивясь, она спешит помочь. Меж собак старуху увидав тогда, Закричала: «Ой, тяжелая беда!» Впору умереть старухе от стыда: Очень уж была вся голая!.. Беда!..Побивши как следует собак, осведомившись у старухи о ее состоянии, вернулась хозяйка в юрту, взяла новую женскую одежду, дала старухе переодеться, — сердце старушечье радуя, повела ее с почетом в юрту. Ай-Барчин с девушками своими в юрте сидела, — старуху увидав, подумала:
«Кто бы она ни была, она в чужой стороне». С места встав, низко поклонясь гостье, оказала она ей уважение. А старуха, увидав Барчин, сразу же подумала:
«И по красоте и по уму — отличная пара Караджану?..»
Немало еще времени прошло, пока до места добрались те девять старух — спутниц Сурхаиль-ведьмы. На этот раз вышел им навстречу человек, не дал собакам трогать их, привел старух в юрту. Хозяйка угощение стала готовить — плов варить. О том — о сем разговор завели, четыре-пять слов проронили, — Сурхаиль-ведьма, к хозяйке обратясь, так сразу же и спрашивает:
— Кажется, барашек варится у вас? Не свободна ль дочь-красавица у вас? Вижу я — прекрасный тут расцвел цветок! Дома у меня есть холостой сынок, — Если б сговориться с вами бог помог, Повязать невесте я б могла платок. Сговор совершив, пошла бы я домой, — Очень был бы рад сынок любимый мой. Караджан-батыр, он у меня меньшой. В гости к вам идя, прошла я путь большой — Посмотреть хотелось мне народ чужой. К вашей дочери всей прикипев душой, От нее большую радость испытав, Я, от ваших псов жестоко пострадав, Половины чувств приятных лишена… Эта ваша дочь — свободна ли она? Сыну моему она как раз нужна. Слушай, байвуча, что я тебе скажу: Чем скорей — тем лучше, — так я нахожу. Сватовством своим тебе я удружу. Эта дочь твоя причесана-гляжу, Убрана во много кос она — гляжу; Голову я ей платочком повяжу!.. Вот, что я тебе должна еще сказать: Караджан тебе хороший будет зять — Сына моего заглазно можешь взять. Он среди батыров наших знаменит, Шах наш, Тайча-хан, к нему благоволит, Добрая молва о нем везде гремит — Он юрте твоей стыда не причинит. Сколько он сердец девических томит! Только до сих пор все ходит холостой. Не прельщается ничьею красотой: «Эта мне не пара, эта не ровня! Я — батыр известный да к тому же — бек!..» Очень огорчает этим он меня. Как бы не остался холостым навек! Вижу — здесь живет почтенный человек, — Думаю: у сына будет тесть — узбек! Дочь твоя и сын мой — пара ведь они,— Ты мне свой обычай сразу объясни. Долго ли еще песок речей толочь? Я любой калым тебе отдам за дочь. Сговор совершим — и все сомненья прочь. Голову себе напрасно не морочь! Если ты в беде, друзья придут пом очь; Преданнейший друг для всех влюбленных — ночь… Байвуча, что скажешь на мои слова? Дочь твоя Барчин — я вижу какова: Лучших для себя я б не желала снох, Но и Караджан мой тоже ведь не плох. Он, коль хочешь знать, из-за Барчин засох, — Да услышит бог его влюбленный вздох!.. За Караджанбека выдай свою дочь, И да будет радость им из ночи в ночь!Услыхав речь старухи, так ответила ей мать Барчин-ай:
— Ничего теперь не варится у нас! Не свободна дочь-красавица у нас! Дочь моя давно уже сговорена, С сыном дяди, чуть родясь, обручена. Этот дядя, знай, он мужа старший брат, Деверь мой — он шах страны Байсун-Конграт. Он за нашу дочь нам уплатил калым,— Не прельщай меня калымом ты своим! Если поступить, как ты мне говоришь, Разве преступленье долго утаишь? Разве усидит в Конграте Алпамыш? Если он приедет, Алпамыш-султан, Разве не подохнет сын твой, Караджан? Плачет по тебе, проклятая, аркан! Старая карга, зачем ты бродишь зря, Целый день сидишь, пустое говоря? Каждый у себя не бек ли, не тюря?.. Делится ль добычей с вороном шункар? Иль простым батырам не гроза кайсар? Иль орлу дорогу преградит комар? Весть в страну Конграт ужель не долетит? Сокол Алпамыш сюда ль не прилетит? Разве калмык ов он здесь не истребит? Разве он ублюдка твоего простит? Старая карга, ужель тебе не стыд? Бродит, рыщет, где кто пловом угостит! Розу ли мою твой выродок прельстит? Осень подошла — садов поблекнул цвет. Бог твой разум отнял, — горя хуже нет! Кто тебе столь глупый нашептал совет? Если хочешь знать, Хакиму равных нет,— На земле таких батыров славных нет! Всех вас перебьет, с земли сотрет ваш след! Хакимбек достиг четырнадцати лет! Если хочешь знать, то он — непобедим, Мой племянник-бек, по имени Хаким! Если с Караджаном встретится твоим, Станет в мире сразу тесно им двоим,— Сыну твоему не устоять пред ним… Глупая твоя старушья голова,— Надо же такие говорить слова! Видно, что не знаешь Алпамыша-льва! Шла б себе своим путем, пока жива! Если хочешь знать, Байсунский край богат, Лучше всех краев цветущий наш Конграт! Конь у Хакимбека — истинно крылат, Взгляд у Хакимбека — соколиный взгляд, Тверже, чем алмаз — в его руке булат! Родом он — конгратец, книжности учен, С девушкой моей с рожденья обручен, У себя в стране владыкой станет он. Мерзкая старуха, убирайся вон! Если будет здесь народ наш угнетен, Думаешь, к нему не долетит наш стон? Он вам всем создаст ужасный киямат! Думаешь, невесте он не будет рад? Думаешь, ее не увезет в Конграт, Не познает с ней супружеских услад? Если б ты старухой путною была, — Разве ты себя не лучше бы вела? Говорю добром, — ступай, пока цела!..