Алракцитовое сердце
Шрифт:
– Будет, конечно.
Деян, встав сам, подал чародею руку и, только когда тот на миг замешкался, понял, что сделал это, не задумываясь; впервые он предложил помощь, не дожидаясь просьбы, не перебарывая нежелание и внутреннее отвращение.
На лбу чародея блестела испарина, но ладонь оказалась сухой и холодной. Деян чувствовал потребность что-то сказать, однако не мог найти подходящих слов.
– Долгий день был, - подвел черту Джибанд.
– Отдохни, мастер. Ты устал. Я вижу.
Чародей не спорил с очевидным, но и не слушал добрых советов. Внутреннее напряжение крепко держало его, вынуждая говорить и двигаться.
–
– Едва коснувшись головой лавки, Голем снова сел, указывая на серые перья на полу - все, что осталось от птицы.
– Как ты умудрился поймать санху?
– Она замерзла в снегопад, и мне оставалось только стряхнуть ее с ветки, - сказал Деян.
– Впервые вижу такую. Даже сомневался, годна ли одна в пищу.
– Странно: прежде их было много, и жили они тут повсюду... И доставляли немало неприятностей. Хотя сами они при правильной готовке вкусны и дорого ценятся, но - присмотрись к их клюву.
– В следующий раз - обязательно, - равнодушно сказал Деян, которого неизвестные птицы интересовали мало: съедобны - и ладно.
– В мое время санху в шутку называли "удачей птицелова". Поймать ее - к прибыли, но в девяти случаях из десяти она рвет сети, и только ее и видели. Упорхнула вместе со всем уловом: вот тебе и "удача"! А тут, значит, замерзла и сама упала в руки... Забавно.
– Чародей вновь лег, заложив руки за голову.
– Забавно: к чему бы это...
Вскоре он уже спал.
"Что сегодня кажется удачей, то завтра - беда. Или наоборот. Или ни так, ни эдак: не в везении же вся суть... Есть следствие у всякого поступка, но и причина важна. Хотя - кому? Кто мертв, тому все равно", - думал Деян часом позже, объясняя азы ловчего искусства Джибанду и ставя ловушки прямо за хижиной. В голове творился полный беспорядок.
– Ты правда ничего не помнишь, Джибанд?
– спросил Деян перед тем, как вернуться в хижину.
– О прошлом.
– Правда.
– Великан опустил взгляд на свои руки.
– Тело помнит, как ходить, как бить, как рубить. Но как учился - не помню. Даже мастера не помню. Знаю только, что он - это он. Я старался вспомнить, но не могу... Это нельзя, наверное.
– Я почему-то всегда думал, что память - она в теле, - сказал Деян после неловкого молчания.
– А душа, дух - как искра, чтоб фитиль в лампе поджечь. Ошибался, выходит.
Про себя он подумал, что странно и даже невозможно духу жить и оставаться в мире, пребывая при том в разрыве с телом, пусть даже и частичном, - потому что-то тут, быть может, напутано: чародей или сам не все знает, или зачем-то темнит с разъяснениями.
Но, как оказалось, ничего такого не было: возможность воочию наблюдать бестелесных духов представилась Деяну совсем скоро - спустя десять дней, когда Голем заявил, что пришло время избавиться от повертухи.
Еще накануне намерения разбираться с мертвой ведьмой у чародея не было, но к вечеру поднялся ветер и спал мороз, а в ночь грянула оттепель; к полудню следующего дня под ярким солнцем половина снега стаяла, напитав водой ручей, землю, старые бревна хижины и все подряд. "Это очень кстати, - сказал Голем.
– Пора покончить с тварью".
– Ты уверен, что нужно так торопиться?
– осторожно поинтересовался Деян, больше беспокоившийся о том, не подтопит ли хижину, чем о повертухе. Джибанд, которому та не могла навредить, выучился охотиться и исправно приносил дичь, потому голод не грозил, а чародей достаточно здоровым еще не выглядел.
– Лучше бы еще подождать. По-моему.
– Я уверен, что смогу сделать все, что нужно, и не уверен, что у меня будет лучшая возможность.
– Голем прошелся по хижине.
– Вернутся ли ко мне силы или время возьмет свое и я рассыплюсь прахом - одним Небесам известно; а вода в нашем деле - хорошее подспорье. Мне до смерти надоело, что эта тварь таращится на нас и держит взаперти! Пора ей не покой. Не бойся. Повертуха, мертвая к тому же - не того полета птица, чтоб ее бояться.
– Да я не боюсь, - сказал Деян, малость покривив душой.
– Но что мне делать, если...
– Никаких "если": все будет в порядке, - перебил Голем.
– Она и вполовину не столь опасна, как тебе кажется, поверь на слово.
– Мастера сложно переубедить, когда он что-то решил, - заметил Джибанд.
– Да уж, - буркнул Деян. Чародею явно не терпелось попробовать свои силы; оставалось надеяться, он знает, что делает.
Вышло и впрямь не страшно; скорее, красиво. И быстро.
Голем, разрисовывавая кровью факел и хозяйские костяные бусы, начал было разъяснять смысл тех символов, что изображал, однако Деян отказался слушать:
– Не пытайся учить меня своим колдовским штучкам: сколько раз повторять - не знаю и знать не желаю!
– Он вышел из хижины, хлопнув дверью, и стал ждать снаружи.
В журчании ручейков талой воды можно было разобрать бормотание потревоженной приготовлениями повертухи, то манящее, то угрожающее, то подобное родным голосам. Не прислушиваться к нему было не так уж и просто.
Не то чтоб Деяну в самом деле не хотелось знать, что и зачем собирается делать чародей, - но суеверный страх не позволял дать волю любопытству. Казалось почему-то, что если он начнет вникать в чародейское мастерство - или, тем паче, выучится у Голема чему-нибудь эдакому, - тогда "большой мир" непременно затянет его, возьмет в оборот, не даст вернуться домой. Жизнь в Орыжи и чародейство были, казалось, несовместимы настолько, насколько может быть несовместимо одно с другим. Потому он старался ничего о чарах не спрашивать и не слушать. Получалось не всегда, поскольку чародей это его нежелание понимать и брать в расчет отказывался - но чаще получалось, чем нет.
Вскоре Голем вышел с разожженным факелом в одной руке и расписанными бусами - в другой. Джибанд следовал за ним с выражением беспечного любопытства на изуродованном лице. Он по-прежнему не допускал мысли, что с "мастером" может случиться что-то плохое - или умело притворялся.
– Мне уйти или остаться?
– спросил Деян.
– Как хочешь.
– Голем лукаво улыбнулся и, не дав времени на раздумья, поднес бусы к пламени.
От костей тотчас повалил исииня-черный едкий дым. Голем быстро произнес заклятье и швырнул их в ручеек талой воды, бегущий промеж не стаявших до конца сугробов. Нить лопнула в воздухе, кости с хлюпаньем, точно горох, упали в воду, а в брызгах вспыхнула вдруг яркая радуга. Дым, густой и черный, клубился вокруг.