Альрауне. История одного живого существа
Шрифт:
– Пусть мысль, – сказала она. – Дело не в слове. И разве шутка не что иное, как веселая мысль? И правда – эта мысль была довольно веселая. – Она громко расхохоталась. – Но не поэтому я тебя тут ждала. Мне хочется узнать нечто другое. Скажи мне, ты веришь в это?
– Во что? – ответил он. – В то, что дядюшка пишет правду в своей кожаной книге? Да, я верю.
Она нетерпеливо покачала головою: «Нет, это, конечно, так – зачем ему было бы лгать? Я говорю о другом. Мне хочется знать, веришь ли ты – так же как мой – мой – то есть твой – дядюшка – в то, что я иное существо, чем все люди, что я – что я то, что означает мое имя?»
– Что мне ответить на этот вопрос? – воскликнул он. – Спроси физиолога – тот тебе наверняка скажет, что ты совершенно такой же человек, как все, хотя твое появление на свете и было довольно необычайным. Он еще добавит, что эпизоды из твоей жизни – чистейшая случайность, что все они…
– Меня это нисколько не касается, – перебила она, – в глазах твоего дяди эти случайности были на первом плане. В сущности, ведь безразлично, случайность это или нет. Я хочу услышать только: разделяешь ли ты это мнение? Веришь ли также и ты в то, что я особое существо?
Он молчал, не знал, что ответить. Он верил в это – и в то же время все-таки сомневался…
– Видишь ли… – начал он наконец.
– Говори же, – настаивала она. – Веришь ли ты в то, что я лишь твоя смелая мысль облекшаяся затем в плоть и кровь? Твоя мысль, которую старый тайный советник бросил в свой тигель, затем подверг нагреванию и дистиллировке до тех пор, пока из нее не вышло то, что сейчас сидит перед тобою?
На сей раз он ответил сразу: «Если ты так спрашиваешь, тогда изволь: я в это верю».
Она улыбнулась: «Так я и думала. Поэтому-то я и ждала тебя сегодня ночью: мне хотелось поскорее разогнать твое высокомерие. Нет, кузен, не ты создал эту мысль, не ты – и не старый тайный советник».
Он ее не понял. Он спросил: «А кто же?»
Она пошарила под подушкой. «Вот кто», – воскликнула она.
Подкинула в воздухе человечка и снова поймала его. Потом нежно погладила своими нервными пальцами.
– Он? Почему же? – спросил Франк Браун.
Она ответила: «Разве ты когда-нибудь думал об этом – до того дня, как советник юстиции Гонтрам справлял конфирмацию обеих девушек?»
– Нет, – согласился он, – не думал.
– Твоя мысль зародилась в ту минуту, когда этот предмет упал со стены. Разве не так?
– Да, – подтвердил он, – так.
– Ну вот, – продолжала она, – значит, мысль пришла извне. Когда адвокат Манассе прочел вам лекцию, когда говорил, словно ученая книга, рассказывал, что такое «альрауне» и что оно означает – в твоем мозгу зародилась эта веселая мысль. Зародилась и выросла, стала настойчивой, что ты нашел силы внушить ее своему дяде, побудить привести ее в исполнение – и создать меня. Если все это так, Франк Браун, если я мысль, воплотившаяся в человеческую кровь и плоть, – то ты лишь подсобное орудие, не больше и не меньше, нежели тайный советник и его ассистент, не больше, нежели…
Она умолкла.
Но только на мгновение; потом продолжала: «Нежели проститутка Альма и убийца Неррисен, которых вы свели друг с другом, вы – и смерть».
Она положила человечка на шелковую подушку, посмотрела на него почти нежным взглядом и сказала: «Ты мой отец, ты моя мать. Ты меня создал».
Франк Браун взглянул на нее. «Быть может, она и права, – подумал он. – Мысли кружатся в воздухе, как цветочная пыль, порхают вокруг и падают наконец в мозг человека. Нередко они исчезают и погибают, и лишь немногие находят там плодородную почву. Быть может, она и права. Мой мозг был всегда удобренной почвой для всевозможных странных затей и причуд». Ему показалось вдруг безразличным, он ли кинул в мир семя этой мысли – или же был только плодородной почвой.
Но он молчал и не высказывал своих мыслей. Смотрел на нее: словно ребенок, играющий с куклой.
Она медленно встала, не выпуская человечка из рук.
– Мне хотелось сказать тебе еще кое-что, – тихо произнесла она. – В благодарность за то, что ты дал мне кожаную книгу и не сжег ее.
– Что именно? – спросил он.
Она перебила себя. "Можно тебя поцеловать? – спросила
она. – Можно?…"
– Ты это хотела сказать, Альрауне? – спросил он.
Она ответила: «Нет, не это. Я подумала только: я могла бы тебя и поцеловать. А потом… но я раньше скажу тебе, что хотела: уходи».
Он закусил губу: «Почему?»
– Потому что – да потому, что так будет лучше, – ответила она, – для тебя, а быть может, и для меня. Но дело не в том. Я знаю прекрасно, как обстоит дело: ведь у меня теперь открыты глаза. И я думаю: как шло до сих пор, так и пойдет впредь-с той только разницей, что теперь я не буду слабой: буду видеть-видеть решительно все. Теперь-теперь, наверное, пришла твоя очередь. Поэтому-то и лучше, чтобы ты ушел.
– Ты в себе так уверена? – спросил он.
Она ответила: «Разве у меня нет оснований?»
Он пожал плечами. «Быть может – не знаю. Но скажи; почему тебе хочется меня пощадить?»
– Ты мне симпатичен, – тихо сказала она. – Ты был добр ко мне.
Он засмеялся: «А разве другие не были добры?»
– Нет, нет, – вскричала она, – все были добры. Но я не эта чувствовала. И они – все – они любили меня. А ты пока еще нет.
Она подошла к письменному столу, вынула открытое письмо и подала ему.
– Вот письмо от твоей матери. Оно пришло еще вечером: Алоиз по ошибке принес мне его вместе со всей почтой. Я прочла. Твоя мать больна – она просит тебя вернуться – она тоже просит.
Он взял письмо и устремил взгляд в пространство. Он сознавал, что обе они правы, чувствовал прекрасно, что оставаться нельзя. Но им снова овладело ребяческое упрямство, оно кричало ему: «Нет, нет».
– Ты поедешь? – спросила она.
Он сделал усилие над собою и ответил решительным тоном: «Да, кузина».
Он пристально смотрел-следил за каждым движением ее лица. Ему достаточно было небольшого движения губ, легкого вздоха, чего-нибудь, что выдало бы ее сожаление. Но она оставалась спокойна, серьезна, – ни признака волнения не было на ее застывшей маске.