Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга
Шрифт:
– Э-э-э… – протяжно дохнуло за спиной Северьяна, и громко захрустели промерзшие шкуры.
Оглянулся старатель и едва с облучка не свалился: из-под мохнатой шкуры осовело моргала незнакомая личность. Рыжеватые волосы всклокочены, черная борода на сторону свалялась, а лицо точно куры цапками выбродили, как есть анчутка беспятый или святочный черт-шуликан!
– С нами крестна сила!
Северьян перекрестился рукой с зажатым кнутовищем и только тут узнал беглого, что болтался на подворье у Кургановых. Видать, увязался за пузырянами, а потом от урядника спрятался в санях под медвежьей полостью, да и заснул.
– Ты
Беглый молчал, постукивая зубами.
– Звать-то тебя как?
– Коба, зови меня Коба… – наконец проскрипел он.
– Недоброе имя, – осторожно заметил Северьян. – Коба – колдун по-нашему, по-кержацки.
– Тогда… Осип, – прохрипел тот и закашлял в отворот бурки. – Осип Джугашвили. – Так и познакомились.
– А как ты в Елань-то попал, Джугашвили? – через несколько поворотов русла спросил Северьян.
– Да с оказией, – неохотно ответил беглый. – Вышел приказ о всеобщей мобилизации, и повезли меня на медицинское освидетельствование в Красноярск. Доктор горло осмотрел, грудь послушал и сказал, что чахотка у меня и на севере я до весны не дотяну. Одно спасение – до Тифлиса к Рождеству добраться! Ну я и сбежал на обратном пути. Я ведь пятнадцатый раз из ссылки бегу, один раз из Соли до Питера за сутки доехал…
– Да, ты лихой варнак, тебя в неволе не удержишь, – сдержанно похвалил его Северьян. – И на чем ты в Питер-то летал, неужто на бесе?
– На водке… В ней тоже бесов до черта… Способ я один знаю, как любого ямщика уговорить. На большой станции ставил ему аршин водки, а на малой – пол-аршина.
– Хитер бобер!
– Да не я хитер, а ямщики просты, ради такой невиданной меры они меня аж до самой Москвы домчали бы.
– До Москвы тебе, Осип, далеко. Мы теперь в обратную сторону едем, ну да ладно, мне урядник тоже враг, к утру вернемся, только сиди смирно!
В ущелье между останцов быстро свечерело. Метель секла все сильнее, речная излучина потерялась в снежной мгле. Высокие крутые берега сдвинулись ближе, заслонив скудный вечерний свет. Осип вроде как отогрелся под полостью и загудел под нос что-то веселое, хохляцкое, вроде как «У соседа хата бiла…», а потом завел протяжное церковное, хотя голос у него был хороший, мягкий и звонкий, как у дьякона.
– Гляди, что это?! – Беглый первым заприметил неладное.
Зеленые и золотые огоньки стремительно летели вдоль речного русла, перемигивались и гасли, но в тени ельника и под обрывистым берегом они вспыхивали ярче, и конек вдруг захрапел и поворотил расшиву наискось, под левый берег.
Правым берегом шла волчья стая, серые тени катились по крутому склону вниз, скакали вдоль колеи и заходили с боков наперерез саням. Северьян выхватил из укладки ружье и пальнул в летящие над сугробами тени. Матерый волчище с визгом закружился в сугробе, взметывая фонтанчики снега, остальные отпрянули и рассеялись вдоль берега, но вскоре снова собрались в ядро и уверенно, резво пошли в погоню. Волки выбирали обдутые от снега места, они хорошо знали все излучины реки. За поворотом они снова догнали сани и взяли с боков в клещи.
– Вот ведь жакан-то у меня только один был! – крикнул в отчаянии Северьян и с досады слишком резко передернул вожжи.
От боли заплясал игреневый и едва не опрокинул сани.
Двое переярков оторвались от стаи и, задрав хвосты, запрыгали рядом с конем. Орешек метнулся, захрапел, забился в постромках, пробуя вырваться из дуги, – оглобля оборвалась и сшибла беглого в снег. Северьян пробовал удержать вожжи, но конь скакнул в сторону, обрывая сыромятные шлеи, и опрокинул сани.
Северьян вслед за беглым скатился в высокий сугроб-намет. Конек все еще пробовал тащить расшиву к спасительному, как ему казалось, повороту, но навстречу ему по-над сугробами уже прыгали волки. Орешек обреченно заржал и попятился, оседая крупом и мотая оскаленной мордой. Волки со всех сторон подбирались к брюху конька, нетерпеливые переярки с двух сторон впились в его холку и шею. Конек продолжал бежать, волоча на себе волков, он уходил в зимнюю тьму и метель. Вскоре до Северьяна и беглого донеслись тявканье и рык.
– Пропал игреневый! – заплакал Северьян, утирая лицо шапкой.
Три крупных поджарых волка, подбежавшие после остальных, внезапно повернули к людям. Из раскрытых пастей валил пар, лохматые загривки торчали на морозе жесткой щетиной. Беглый упал коленями в снег, весь он как-то сломался и обмяк в плечах. Северьян медленно достал из ножен охотничий клинок. Прижав уши и распрямив хвосты, волки победно шли к людям, они приближались медленно, угрюмо, без рыка и от этого как-то особенно зловеще, и тут беглый сделал такое, отчего у видавшего виды Северьяна шапка приподнялась над упруго вставшими волосами. Осип встал на четвереньки, оскалился и стал отбрасывать ногами снег. Громко рыча и мотая головой, он бросился на волков. Бурка за его плечами взлетала от резких прыжков и взметывала облака снега. Папаха качалась из стороны в сторону. Волки замерли и в следующий миг, поджав хвосты, прянули в стороны и, часто оглядываясь, потрусили к стае.
– Шапку-то возьми, волчье пугало! – Северьян нахлобучил на голову Осипа упавшую папаху.
Не дожидаясь, пока опамятует стая, Северьян и Осип побрели по льду заснеженного русла.
– Дорогу-то назад помнишь? – сквозь кашель спросил беглый.
– Как не помнить? Только я в гору пойду, мне в Елань возвращаться рано.
Беглый сел в снег и ошарашенно замотал головой:
– Нет, я назад! Хоть к уряднику в лапы, лишь бы живым добраться. – Его худое, обтянутое тонкой кожей лицо мелко тряслось, борода и усы обросли снежными иглами.
– Пропадешь один, – качнул головой Северьян, – а так, Бог милостив, через день-другой возвернемся. Вставай… вставай да топай порезвей, глядишь, и согреешься!
Задул сильный низовой ветер, и неверная колея с частыми скважинами копыт потерялась среди снежного намета и подвижных, легких, как сухой песок, сугробов. Река стала петлять, и от извива до извива идти было все тяжелей. Поначалу беглый часто садился в снег, отирая потное лицо папахой, но вскоре стал тихонько подвывать от холода.
– Что, брат, у урядника в санях теплее было? – спросил Северьян. – Вон на горе избушка темнеет… Видишь? То мое зимовье! Понатужься, христовенький, дойди…
На фоне густой ночной синевы с редкими поклевками звезд виднелись крыша и конек из двух загнутых причелин, как рожки у филина. Карабкаясь по камням, они поднялись к старательской заимке. Северьян растопил печь и помог беглому забраться на горячую лежанку, подоткнул на нем бурку и накрыл сверху лосиными шкурами. Потом достал из-под матицы узелок с пшеном, натопил в чугунке снега, запарил кашу и похлебал без аппетита.