Амазонки
Шрифт:
— Ты ошиблась, благородная Годейра. Женщины–повстанцы с нами. Вы, бывшие враги, — по воле богов вместе. Забудьте, что одна из вас царица, другая — рабыня.
— Ты тоже ошибся, царь Олинфа, — сказала Годейра. — Лота когда?то была моей полемархой и верной подругой. Она водила в бой моих наездниц. А дочери наши родились в один день.
Тифис удивленно поднял брови, развел руками:
— Слава Арею! А я беспокоился, думал, вы непримиримы. Садитесь вместе, а мне предоставьте ваших красавиц. — И он взял под руки Кадмею и Мелету и посадил с собою рядом.
Царица и Лота, молча глядя друг другу в глаза, присели на указанное им место. Слуги наполнили их килики вином...
... В разгар ужина, когда захмелевшие кибернеты начали шумно переговариваться между собой, Лота заговорила:
— Думали ли мы, царица, что наша встреча произойдет среди мужчин...
— И перед битвой, которую мы поведем против Фермоскиры. На все воля богов. Ты посмотри на наших дочерей, они рады встрече.
— А ты? Чокея говорила, что ты не хотела меня видеть?
— Это правда. Я не могла представить тебя среди врагов.
— Теперь мы вместе. Я верю, нас ждет удача.
— Тебя, скорее всего. Если Тифис станет царем Фермоскиры... Погляди, он не сводит глаз с Мелеты. Прекрасная будет пара.
— Нет, — Лота покачала головой. — Мелета любит другого. Ждет от него ребенка. Мы не останемся здесь. В селении Тай меня ждет Ликоп. Ты не раскаиваешься, что позволила мне отпустить его с агапевессы?
— Теперь нет... не раскаиваюсь, — Годейра впервые улыбнулась. — Кто знает, что ждет нас впереди? Может, твой Ликоп отплатит мне тем же?..
За стенами восточной крепости — теснота. Построила эту крепость Атосса для отдыха. Сюда она приехала лечиться от лихорадки — сухой, чистый горный воздух действовал на здоровье Священной целительно. Крепость невелика: дворец, домашнее святилище, сад и широкий двор. Теперь здесь толпятся все служительницы храма, девочки из паннория и обоих гимнасиев, гоплитки и служанки. Сотни храмовых и царских воительниц расположились в узкой долине между двух горных гряд по руслу высохшей реки.
Там властвует Антогора. Беате и Гелоне Атосса не доверяет, держит их около себя во дворце.
Никогда не было так тревожно на душе у Атоссы. Даже тогда, когда Агнессу готовили к сожжению на костре. Перед нею был противник, которого она хорошо знала. Гелона, Беата, Годейра — ее враги; Антогора, храмовые жрицы — ее защитники. И подземный ход. А что теперь? Лота, Чокея и повстанцы. Она их знает плохо. Уйдут ли они, пока торнейцы сидят в осаде? Если придется драться, без Гелоны, Беаты не обойтись. Не подведут ли они в битве? Не изменят ли? Сильны ли торнейцы в бою? Это не мирные жители гор, это моряки, воины. Будут ли они сидеть в осаде?
Вопросы, вопросы, вопросы...
Сомнения, сомнения, сомнения...
Лазутчикам вход в город закрыт, что там происходит, Атосса не знает. Лагерь повстанцев доступнее, но торнейцы перекрыли все дороги, и шпионки добираются оттуда по двое, трое суток. Вчера принесли радостную весть: моряки готовят крепость к осаде, бунтовщики собираются уходить.
Но не передумают ли они?
У Беаты и Гелоны мысли еще мрачнее, чем у Священной. Они не знают, что им делать, как поступить? Если бунтовщицы уйдут — торнейцев можно разбить. Но что это принесет им? Атосса будет всевластной и уничтожит их. Если победят пришельцы — или позорный плен, или смерть. Гелона твердит: бежать при первом удобном случае. Беата не хочет скитаний. Лучше смерть в решительной битве. Она родилась амазонкой. «Смерть в бою — высшее благо!» — этот завет Ипполиты она всосала вместе с козьим молоком еще в паннории. Стоит ли бежать? А может, боги принесут им удачу?
Наконец Атосса решилась. Она позвала Беату, сказала:
— Бери сотню, поезжай к городу. Боя не принимай. Только узнай, что там происходит.
— Я поеду. Но хотела бы сказать: наездниц надо выводить в долину Белькарнаса. В ущельях нас передушат, как крыс.
— Рано, Беата, рано, — Атосса не глядит в сторону полемархи, недовольно цедит слова сквозь зубы: — Пусть эти скоты перепьются и передерутся между собой. Пусть...
— А если они нагрянут сюда, как снег на голову?
— Для этого ты и едешь, чтобы узнать. За ночь, я думаю, успеешь обернуться.
Беата выбросила руку вперед, молча вышла.
— Напрасно ты ей веришь, — сказала Агнесса матери. — Она не вернется, она предаст.
— Пусть! — зло ответила Атосса. — Сотня — невелика потеря. Зато будем знать, кто она — враг или...
— Это давно ясно. Если бы они могли, придушили бы нас давно. Дай мне сотню, я пойду вслед за ней.
Спустя часа полтора, когда сумерки сменились темнотой, а во дворце зажгли свет, вошла Беата.
— Ты все еще здесь? Не уехала!
— Куда? — Беата швырнула щит в угол. — Ущелье закрыто. Там стоят эллины.
— О боги! — застонала Атосса. — Куда же глядела эта слепая корова? Где Антогора?
— Она, как и ты, до сих пор думает, что торнейцы сидят в осаде. А ей поручены царские наездницы! Если так, я не дотронусь до щита и не выйду из этой двери. Лучше умру здесь, чем...
Атосса ничего не ответила полемархе. Она поднялась с кресла, прошла мимо Беаты, оставив дверь открытой. В комнате появились встревоженные Гелона, Агнесса, Пелида, Лаэрта и, спустя немного, Антогора. Кодомарха сказала:
— Священная всем велела идти в святилище.
Женщины торопливо спустились вниз, прошли мимо
мраморных колонн, окружавших домашний храм с трех сторон, открыли двери. Атосса стоит около статуи богини, вокруг нее суетятся жрицы. В колеблющемся свете факелов горит и сыплет искрами алмазный пояс на бронзовых бедрах Ипполиты.
Священная неузнаваема: она стала как будто выше и моложе. Ее ноги обтянуты штанами из тонкой кожи. На них сплошь нашиты внахлест медные чешуйчатые пластины. По преданиям, в таком наряде сражалась великая наездница. Точно такой же панцирь одет и на грудь Атоссы. На голове блестящий золотой шлем с гривой белых перьев.