Америциевый ключ
Шрифт:
Бруттино прицелился в нее из мушкета. Если бы он стоял на полшага ближе к Ганзелю, это можно было бы назвать удачным стечением обстоятельств. Но Бруттино никогда не забывал об опасности и обладал отличным чувством дистанции. Ганзель знал, что не успеет даже прикоснуться к нему.
– Меньше слов. Что в пробирке?
– Генозелье. Изготовленное по моему собственному рецепту.
– И в чем же проявляется его действие?
– Оно превращает деревянных кукол в людей.
Воцарившееся молчание показалось Ганзелю мучительным, гнетущим. Это было молчание трех человек, каждый из которых сейчас о чем-то напряженно
– Вздор, - наконец хрипло произнес Бруттино, - Примитивная ловушка.
– Нет. Оно реально и вполне действенно. Конечно, у меня не было возможности провести полноценные испытания, ведь ты единственный деревянный человек на свете. Но я думаю, что оно сработает как надо.
Ганзель почувствовал, что его собственное горло делается сухим, точно было создано не из мягких человеческих тканей, а из хорошо просушенного дерева.
– Сестрица… - негромко сказал он, - Но ведь ты говорила, что это невозможно?
Греттель устремила на него взгляд вечно-задумчивых прозрачных глаз.
– Я не говорила, что это невозможно, братец. Я говорила, что это возможно лишь гипотетически. Есть разница.
– Но ты говорила, что потребуются годы!..
– Да, - легко сказала она, - Но у меня получилось… немного ускорить программу.
Он вспомнил, как двумя днями раньше Греттель вошла в каморку папаши Арло, забыв постучать – выжатая, бледная сильнее обычного, с темными пятнами под глазами. Она знала уже тогда, осенило его. Проклятая скрытность всех геноведьм! Уже тогда держала за пазухой крохотную склянку с прозрачной жидкостью!
– Да, братец, - произнесла Греттель неожиданно ясным голосом, - Я синтезировала это зелье не вчера. Не хотела тебе говорить. Думала использовать его как последний козырь, если возникнет необходимость. Кажется, она возникла.
Бруттино не отрываясь глядел на склянку в ее руке. Уродливая деревянная статуя с мушкетом оставалась без движения, но глаза ее горели ровным огнем.
– Значит, хотите предложить мне сделку?
– Вроде того. Одна склянка в обмен на несколько сотен других, - свободной рукой Греттель указала на россыпи крошечных стеклянных цилиндров, упакованные в котомки и все еще лежащие внутри прозрачного саркофага, - Мне кажется, не самая плохая сделка.
Бруттино хохотнул.
– Она слишком запоздала. Спроса больше нет.
– Ты хотел стать настоящим человеком, - жестко произнесла Греттель, - И это единственная на свете вещь, которая сможет исполнить твое желание. Бери.
Она держала пробирку в вытянутой руке. Но Бруттино не сделал шага навстречу. На пробирку он смотрел заворожено, как на что-то невероятно опасное и, вместе с тем, прекрасное.
– Поздно, сударыня геноведьма. Когда-то я и в самом деле желал стать человеком. Наивное, глупое желание. Мне казалось, что все мои беды оттого, что природа дерева так далека от природы человека. Что стоит устранить это отличие, и мир примет к себе недавнего деревянного мальчишку, выделит ему лучшую участь, признает за своего. Я был слишком юн и глуп, слишком плохо знал то, что вы называете человеком.
– И ты отказался от своего желания?
Бруттино медленно кивнул, голова качнулась на хрустнувшей шее.
– После того, как вашими стараниями оказался в «Театре плачущих
– Ты…
Он не дал ей прервать себя.
– Я – деревянная кукла и счастлив ею оставаться. Нет ничего отвратительнее человеческой участи. Вы, люди, жалуетесь на генетические болезни и увечья, даже не замечая того, что вы сами – наиболее уродливая и тлетворная жизненная форма. Вы думаете, что судьба мстит вам, испражняясь в ваш разлагающийся генофонд, но это не так. Она всего лишь заставляет вас эволюционировать, принимая свои естественные черты. Вы – смертоносные паразиты, сперва уничтожившие все прочие биологические виды и теперь принявшиеся за самих себя. Я никогда не буду человеком и рад знать, что человечество обречено идти путем генетического упадка, до тех пор, пока не выродится в нечто совершенно несуразное. Пока вы не примете тот единственный облик, которого по-настоящему заслуживаете! И не считайте меня чудовищем. То, что произойдет завтра в Вальтербурге, будет всего лишь ускорением эволюционных процессов. Скопленная вами генетическая дрянь попросту ускорит ваше путешествие на несколько сотен лет. Так что я лишь сыграю роль катализатора…
Ганзель впервые слышал, чтоб Бруттино говорил так яростно и эмоционально. Прежде он казался ему равнодушной деревянной статуей, созерцающей мир своими янтарными глазами, так же безразлично, как дерево может наблюдать за сидящими на его ветвях птицами. Теперь же он видел другого Бруттино. Исполненного кипящей злости настолько, что казалось странным, как его деревянная кожа еще не начала тлеть.
Но тирада не произвела на Греттель никакого впечатления. Она махнула зажатой в пальцах пробиркой, и от Ганзеля на укрылось, как глаза Бруттино дернулись, провожая ее неотрывным взглядом.
– Значит, отрекаешься от человеческой судьбы? Твое последнее и окончательное решение? Учти, другой порции не будет, это зелье существует в единственном экземпляре.
– Отрекаюсь и проклинаю, - почти торжественно произнесла деревянная кукла.
– Что ж, раз так…
Греттель усмехнулась. И кинула пробирку.
Ей не потребовалось большого замаха, крохотная стеклянная капля не отличалась значительным весом. Ганзель лишь выдохнул, когда та мелькнула размытой серебряной дугой, выпущенная из пальцев, точно камень, выскользнувший из пращи.
Замах вовсе не требовался, если бы Греттель собиралась попросту разбить склянку. Достаточно было уронить ее под ноги – и даже Бруттино с его непревзойденной скоростью не успел бы подхватить ее. Но Греттель вместо этого метнула ее гораздо дальше – прямо в распахнутый зев прозрачного саркофага.
Ганзель ожидал выстрела. Ожидал, что из ствола мушкета в следующее же мгновенье выплеснется грязно-серый пороховой хлыст, и крошечная фигурка Греттель осядет на пол, окрасившись в отвратительно алый цвет.