Американская фантастика. Том 4
Шрифт:
— Я и сам собирался изжевать его в недалеком будущем, — тихо проговорил Пол.
— А эти полы с их широченными досками — ты представляешь себе, как здорово они будут выглядеть в нашем баре.
— А что мне до нашего бара? — мрачно сказал Пол.
— Что ты сказал?
— Я сказал: «А что мне до нашего бара?»
— А, понимаю. — Она рассеянно усмехнулась, ее сияющие глаза продолжали осматривать комнату в поисках новой жертвы.
— Анита…
— Да? О! Какой великолепный абажур.
—
— Конечно, дорогой.
— Я купил этот дом для нас, чтобы жить в нем.
— Ты хочешь сказать, чтобы мы жили в нем, в таком, какой он есть?
— Вот именно. Его нельзя изменять.
— Ты хочешь сказать, что мы ничего не можем отсюда вывезти?
— Да, не можем. Но мы можем сами перебраться сюда.
— Это еще одна из твоих шуток. Не дразни меня, милый. Я ведь так радуюсь.
— Я и не дразню тебя. Вот она, жизнь, какой мне хочется. И это дом, в котором мне хотелось бы жить.
— Здесь так темно, я даже не могу понять по твоему лицу, серьезно ты говоришь или шутишь. Включи свет.
— Здесь нечего включать.
— Нет электричества?
— Только то, что у тебя в волосах. Здесь нет электроотопления.
— А камин?
— Топится дровами. И холодильником здесь служит простой ледник.
— Как здорово ты умеешь разыгрывать!
— Я говорю совершенно серьезно, Анита. Я хочу здесь жить.
— Мы умерли бы здесь через шесть месяцев.
— Род Хэйкоксов жил здесь несколько поколений.
— Ты сегодня шутливо настроен, правда? С таким серьезным лицом и со всеми этими разговорами ты только делаешь шутку более правдоподобной. Иди сюда и поцелуй меня, мой милый клоун.
— Мы проведем здесь ночь и завтрашний день, а завтра я займусь работой по дому. Давай попробуем в любом случае.
— И я превращусь в старую добрую толстую фермерскую мамашу и буду готовить тебе на дровах завтрак, кофе, яйца домашней продукции и сливки, домашние бисквиты, залитые тут же взбитым маслом и джемом.
— Будешь?
— Уж лучше я сама сначала утоплюсь в масле и джеме.
— Ты научишься любить такую жизнь.
— Нет, никогда не научусь, и ты это знаешь.
Настроение его опять стало портиться. Это было горькое разочарование, повторялось все то, что произошло всего час назад в Усадьбе. И снова он подыскивал нечто такое, что можно было бы швырнуть ей в лицо, унизить ее. Фраза, которую он произнес, уже давно вертелась у него на языке. Но он произнес ее сейчас не потому, что она была ко времени, она просто невольно вырвалась.
— Неважно, что ты думаешь по этому поводу, — сказал он спокойно. — Я решил уйти с работы и жить здесь. Ты понимаешь? Я собираюсь уходить с работы.
Она охватила руками плечи, как бы сжавшись от холода, и несколько секунд раскачивалась так в молчании.
— Я предполагала, что это произойдет, — сказала она наконец. — Я думала уже, что именно к этому ты и стремишься. И надеялась, что все же это не так, Пол. Я молила бога, чтобы это было не так. Но вот дело дошло до этого, и ты сам об этом заговорил. — Она зажгла сигарету и сделала несколько резких коротких затяжек, выпуская дым через нос. — Шеферд говорил, что ты это сделаешь.
— Он говорил тебе, что я собираюсь уходить с работы?
— Нет. Он сказал, что ты один из тех, кто способен это сделать. — Она тяжело вздохнула. — По-видимому, он знает тебя лучше, чем я.
— Ей-богу, мне было бы совсем нетрудно приспосабливаться к требованиям системы и продолжать продвигаться по служебной лестнице. Вот вырваться из нее — действительно трудно.
— Но зачем же тогда уходить, если так легко держаться ее?
— Неужели ты не слышала ничего из того, что я говорил тебе в Усадьбе? Ведь именно для того, чтобы ты прочувствовала, как обстоят дела, я и повез тебя туда.
— Вся эта дурацкая история с Катариной Финч и Шефердом?
— Нет, господи, конечно, нет. Чтобы ты поняла: люди, подобные нам, лишили чувства самоуважения всех остальных.
— Ты сказал, что ты чувствуешь себя как лошадиная задница. Вот это я помню.
— А ты никогда себя так не чувствуешь?
— С чего бы это вдруг!
— Твоя совесть, черт возьми, неужели она никогда не мучает тебя?
— А с чего это она должна меня мучить? Я никогда не делала ничего неприличного.
— Давай я попытаюсь это объяснить тебе иначе: ты согласна с тем, что дела обстоят паршиво?
— У нас с тобой?
— Всюду! Во всем мире. (Она умела быть удивительно близорукой. Если только это возможно, она всегда пыталась свести все общие проблемы к себе и к тем людям, которых она лично знала.) Например, в Усадьбе.
— А что мы можем дать людям?
— Вот в том-то и дело! Ты сейчас льешь воду на мою мельницу. Вот ты спрашиваешь, что мы можем дать им, как будто все в мире принадлежит нам и только нам дано решать — дать это другим или нет.
— Но кто-то же должен взять на себя ответственность, так всегда и получается, когда кто-то берет на себя ответственность.
— Вот то-то и оно: ведь не всегда было такое положение вещей. Это и есть новшества, и именно такие люди, как мы, их ввели. Господи, ведь у каждого имелись личные способности или стремление — к труду, который можно было обменять на то, что людям нужно. А сейчас, когда машины взяли все это в свои руки, появляется некто, кто может предлагать другим все, что угодно. И все, что останется в удел почти всем людям, — это надеяться на то, что им что-нибудь дадут.