Американская фантастика
Шрифт:
Уотермен сделал нам знак соблюдать полную тишину. Было мучительно наблюдать ничем не прикрытую агонию чужой души. Постепенно рыдания стихли, и Уотермен продолжал:
— Не нужно вспоминать все подробности сразу, — сказал он. — Будет лучше, если вы разрешите мне задавать вопросы. Скажите, что это было за местечко, Гудер?
О.Один из городков, рассыпанных по прериям. Он обслуживал нужды окрестных фермеров, но, правда, в нем была фабрика.
В.Фабрика? Какая? Что она выпускала?
О.Я никогда не мог узнать толком. Жители городка… но ведь им верить невозможно. Вы знаете, какие слухи и сплетни изобретаются в таких тихих поселках.
В.Что это были за сплетни?
О.Одни говорили, будто это штаб-квартира бутлегеров, другие — что это подпольный центр производства наркотиков. Во всяком случае, на меня эта фабрика всегда производила тягостное впечатление.
В.Почему же?
О.Это было низкое, обветшавшее бетонное строение времен первой мировой войны. Как-то раз во время прогулки я направился в ту сторону. Мне все время казалось, что за мной кто-то следит, и я не решился подойти слишком близко. Пустырь вокруг фабрики густо зарос колючим бурьяном, ее окружали канавы с зеленой застойной водой. На пустыре валялись разбитые старые автомобили и остовы сельскохозяйственных машин. Казалось, там никто не бывает неделями, но иногда мы видели, как к фабрике в сумерках подъезжал большой автомобиль.
В.Какой автомобиль?
О.Он походил на дорогой лимузин, но мощностью не уступал грузовику, а человек за рулем…
В.Когда вы видели этого человека?
О.Это произошло, когда лимузин мчался по шоссе мимо нашего дома со скоростью свыше восьмидесяти миль в час, как раз перед… О господи! Я увидел, как мой автомобиль был распорот, точно намокший бумажный кораблик, и вылетел за обочину. Это ехали они. Мой Поль… моя Марта, мой бедный маленький Поль…
Речь Коула снова стала бессвязной, он весь дергался. Нечто подобное я видел только у подопытных животных на операционном столе. Уотермен впрыснул ему еще что-то не то успокаивающее, не то возбуждающее, и Коул постепенно затих.
В.Расскажите мне про человека в лимузине.
О.Высокий, толстый, щегольски одетый, с багровым шрамом на щеке от уголка глаза до губы.
В.Вы не помните, как его звали?
О.Кажется, Макалузо. Но его никогда не называли по имени. Местные жители мало о нем говорили, а когда упоминали, то называли его Головой.
В.Это он занимался производством наркотиков?
О.Кажется, но один мой приятель говорил, что он, кроме того, крупный грабитель банков. И чрезвычайно хитрый. Полиция давно следила за ним, но достаточным уликами не располагала.
В.Что было после катастрофы?
Больной пытался ответить, но был не в силах произнести ни слова. Уотермен терпеливо ждал, чтобы Коул взял себя в руки. Наконец он заговорил хрипло, с трудом.
О.У моей жены оказался перелом позвоночника. С того дня и до самой смерти она не сделала и шага… Мой сын ударился головой о переднее сидение и ему раздробило лобную кость. Я увидел сплюснутую, совершенно бесформенную голову. Мой коллега, второй хирург больницы — хороший врач, он спас ему жизнь. То есть спас жизнь глухому, слепому, парализованному идиоту. С уходом, который он получает сейчас в частной клинике, он, вероятно, переживет многих здоровых детей. Вы понимаете, что это означало. В государственном приюте такого ухода не получишь, а для частного нужны деньги, деньги, деньги. А иначе — видеть этот ужас перед собой всю жизнь. Господи, это не может быть правдой! Это неправда!
В.А разве вам не предложили денежной компенсации? Разумеется, я не хочу сказать, что деньги возместили бы вам подобную утрату, но ведь они пригодились бы вам, чтобы обеспечить нужный уход за вашей женой и сыном.
О.Да, мне предложили компенсацию. Через несколько дней после случившегося мне позвонил местный юрист Питерсон. Он слыл в городке весьма ловким адвокатом. Питерсон спрашивал, кто мой поверенный. Я был в хороших отношениях с юрисконсультом нашей больницы Эпштейном, и я назвал его. Эпштейн велел мне не подходить к телефону и уклоняться от встречи с Питерсоном до тех пор, пока он сам со мной не поговорит.
В.А что произошло затем?
О.Пришел Эпштейн, и я спросил, чем объясняются подобные предосторожности. Он сказал, что Питерсон — большой приятель Макалузо и его адвокат. Эпштейн мне также рассказал кое-что о Голове и о том, что местные власти у него на жалованье. Было бесполезно пытаться что-нибудь предпринять против него. Тут пришел Питерсон. Щегольские усики, сюртук, пенсне на черной ленточке. Мне он очень не понравился, но ему нельзя было отказать в вежливости.
В.Он вам все же предложил деньги?
О.Он не сказал нам, кого он представляет, и заявил, что его клиент не несет никакой ответственности за происшедшее. Он предложил мне чек на тридцать тысяч долларов в обмен на расписку об отказе от претензий. Говорил он очень убедительно, а деньги были мне необходимы. Я взял бы чек, но Эпштейн заявил, что расписку мы дадим лишь за пятьдесят тысяч долларов, так как больничные расходы очень велики и мне предстоит нести их еще длительное время. Питерсон объявил, что это невозможно, но у меня хватило ума промолчать. В конце концов он согласился на пятьдесят тысяч, и Эпштейн посоветовал мне принять эту сумму.
В.Такая компенсация, вероятно, облегчила ваше положение. А что произошло потом?
О.Лечить Поля больше не имело смысла. Он мог есть и физически он был достаточно здоров, но это был не мой сын, а бессмысленное животное. Он мог только лежать — глухой, слепой. Несмотря на все наши старания, нам не удалось заметить в его поведении ни единого проблеска разума. Мы сумели поместить его в один из немногих приютов для таких калек, но в нем ничего не осталось от человека, навещать его регулярно не было смысла.