Американская повесть. Книга 1

Мелвилл Герман

— Сколько прошло времени, как умерла Джоанна Тодд? — спросила я только для того, чтобы объяснить свой вопрос.

— В сентябре двадцать два года исполнится, — ответил капитан, подумав. — Она в том же году умерла, когда мой старший мальчик родился, а в Портленде тюрьма сгорела. Я-то не знал, думал, вы только хотите поискать каких-нибудь индейских редкостей. Раз вам интересно посмотреть, где жила Джоанна… Нет, кругом не пойдем, авось как-нибудь переберемся через отмель, вот еще и прилив поможет, — заключил он бодро, и мы упрямо двинулись дальше, и капитан умолк, так внимательно он высматривал путь по трудному курсу, пока маленький остров со своим белесым в ярких лучах дневного солнца мысом не оказался прямо перед нами.

Дело было в августе,

и на моих глазах цвет островов уже переменился из свежего, по-июньски зеленого в выгоревший коричневый, отчего они стали похожи на камень, кроме тех мест, где темная зелень пихт и бальзамической ели сохранили оттенок, который даже от зимних бурь мог углубиться, но не побледнеть. Редкие, погнутые ветром лиственные деревья на Мусорной Куче по большей части высохли и поседели, но были там низкорослые кусты, и полоска бледной зелени бежала над самым берегом — я знала, что это заросли дикой ипомеи. Мы подошли ближе, и я разглядела высокие каменные изгороди, оберегающие небольшое, квадратной формы поле, но разорять поле было некому, ни одной овцы не осталось, и чуть ниже — тот заливчик, к которому капитан Бауден смело вел свою большую лодку в поисках причала. Кривой, очень глубокий проток глубоко вдавался в берег.

— Держитесь крепче. Как на волне поднимет — так прыгайте на правую сторону! — возбужденно выкрикнул капитан, и я, изготовившись, уловила момент и прыгнула на травянистый берег.

— Вот я и сел на мель, — заметил капитан удрученно.

Но я уперлась в бушприт, он оттолкнулся багром, а ветер, как по заказу, чуть переменился и помог парусам, так что скоро лодка выровнялась, и ее стало относить от берега.

— Раньше этот причал называли Джоаннин, но с тех пор погода его подпортила. Я знал, что один-два удара топором ему не повредят, краску все равно надо обновить, но что лодка застрянет, этого не думал. С такой большой лодкой подходить к берегу, конечно, трудно, — оправдывался капитан, — но при Джоанне я всякий раз что-нибудь выбрасывал на берег — несколько яблок или пару груш, если у меня они были под рукой, кидал их на траву, где она не могла не увидеть.

Я стояла и смотрела, как ловко он выводит лодку обратно, в более глубокую воду.

— Вы не торопитесь, — крикнул он мне. — Я буду близко. Джоанна лежит вон там, на дальнем конце поля. Раньше туда вела тропинка. Я ее хорошо знал. Я и на похоронах был.

Я нашла эту тропинку. Умилило меня открытие, что у этого одинокого места есть свои паломники. Следующие поколения будут знать все меньше и меньше о самой Джоанне, но к алтарям одиночества во всем мире проложены тропинки, их-то мир не может забыть, как бы ни старался; ноги молодых находят их из любопытства и туманных предчувствий, а старики несут сюда сердца, полные воспоминаний. Эта анахоретка была из тех, кто от горя не в силах выносить присутствие людей, слишком робкой, чтобы не пасть духом перед миром, который знала, но достаточно мужественной, чтобы жить в одиночестве, со своей грустной, неотвязной человеческой ношей, с затишьями и страстями моря и неба.

Птицы во множестве летали над могилой, они вспархивали из травы прямо у меня из-под ног, такие ручные, что мне нравилось представлять себе, как они от лета до лета поддерживают какую-то благодетельную традицию доверия и доброты между людьми. Дом бедной Джоанны сровнялся с землей, остались только камни фундамента, а о садике напоминал только один увядший куст долготерпеливой японской гвоздики, на который опустились большая пчела и желтая бабочка. Я напилась из родника и подумала, что время от времени другие последуют за мной сюда от суетливой и легкомысленной жизни на материке, что смутно, как во сне, виднелся в августовской дымке, на которую Джоанна в свое время, вероятно, глядела здесь изо дня в день. Там был наш мир, а здесь — гостеприимные ворота вечности. У всех нас в жизни, сказала я себе, есть место, удаленное, как остров, и посвященное несчетным сожалениям или тайному счастью; каждый из нас — одинокий отшельник или затворник на час или на день. Мы понимаем себе подобных, к какой бы исторической эпохе они ни принадлежали.

Но пока я стояла на острове одна, овеваемая морским ветром, до меня долетел звук далеких и полных веселья голосов и раскаты смеха с прогулочной лодки, увозившей в море юношей и девушек. Я поняла ясно, словно она мне сама это поведала, что и бедная Джоанна нередко слышит это в могиле, в летние дни, и наверняка радуется, несмотря на безнадежность зим, и все в мире печали и разочарования.

ГЛАВА 16

Великая экспедиция

Миссис Тодд никогда не предупреждала о своих планах и задуманных авантюрах на суше и на море. Она сперва договаривалась с первозданными силами природы и никогда не доверяла обещанной хорошей погоде, но изучала день в его младенчестве. И тогда, если звезды сулили хорошее и если ветер дул с хорошей стороны, откуда можно было не бояться ни туманной дымки, ни юго-западной духоты, тогда я, еще далеко не проснувшись, слышала шорох и стуки, как будто большая мышь возилась за обшивкой стены, и нетерпеливые шаги на крутой лестнице, что вела вниз, на ее главный продовольственный склад. Она бегала вверх и вниз, туда и сюда, словно уже пустилась в свою авантюру, и в великой спешке возвращалась за чем-то забытым. Когда я появлялась и начинала высматривать завтрак, она бывала рассеянна и скованна на язык, словно я чем-то ей не угодила и словно она из принципа с трудом удерживается от перебранки и словесных объяснений.

К таким переменам настроений я успела со временем привыкнуть и однажды утром в августе почти не удивилась ясному доказательству ворожбы, когда увидела, как мимо проехала лучшая линейка Беггсов, и узнала, что нам предстоит захватить припасы. Миссис Тодд мигом встрепенулась.

— Вот, надо бы мне знать! — воскликнула она. — Сегодня пятнадцатое августа, когда он ездит и забирает деньги. Он унаследовал от какого-то дядюшки с материнской стороны пожизненную ренту, и никто из родни жены Сэма Беггса не может ею распоряжаться, так что после смерти Сэма все пропадет. Но сейчас Сэм процветает, если можно говорить о процветании. Надо бы мне было помнить. Пятнадцатое августа — это его день, и обычно на обратном пути он заезжает пообедать к вдове своего двоюродного брата. Февраль и август — это его сроки. Пока съездит да вернется — вот целый день и пройдет.

Это сообщение показалось мне интересным. К концу голос миссис Тодд звучал недовольно.

— Мне припасы нравятся так же, как и повозка, — поспешила я сказать, имея в виду длинный высокий фургон, похожий на обрезанную кровать о четырех столбиках на колесах, в котором мы иногда передвигались. — В задок можно уложить все, что требуется, — корни, цветы, малину, за чем бы вы ни ехали. Гораздо удобнее, чем было бы с линейкой.

Вид у миссис Тодд был каменно-несогласный.

— Я рассчитывала на линейку, — сказала она, решительно сдвигая с полки буфета все безропотные стаканы, словно они позволили себе дерзость. — Да, сегодня мне нужна была линейка, я не по ягоды еду, и сушеной зелени на этот год мне тоже хватит. Сезон уже прошел, только осталось кое-что из позднего, — добавила она уже мягче. — Я еду в горы. Нет, не по ягоды. Я целых две недели это обдумывала и надеялась, что день будет хороший.

— Хотите, я с вами поеду? — спросила я честно, не без робкой опаски, что неправильно истолковала цель этого последнего плана.

— О-о, конечно, голубушка, — отвечала она приветливо, — ни о какой другой компании я и не думала, если вам удобно, раз бедная мама не смогла приехать. Я-то справляюсь с повозкой так же, как с хорошей лодкой. Так с раннего детства воспитана. Придется укротить и этот рыдван. Колеса на нем нужно укрепить, он так разболтался, что и издали слышно, как дребезжит. Корзину мы поставим впереди. Не хочу, чтобы она всю дорогу подскакивала и крутилась. Я еще напекла нам с собой печенья «Звездочка».