Американский доктор из России, или история успеха

Голяховский Владимир Юльевич

Назавтра утром, рано — до своих операций, я спешу навестить ту больную в предоперационной (waiting area). Хотя мне абсолютно некогда, но врачу обманывать доверие больного — это страшный профессиональный грех.

Она лежит на каталке рядом с другими больными и опять плачет. Но, завидев меня, сразу начинает улыбаться: мы уже друзья. Подходит ее хирург:

— Это ваша знакомая? Почему она плачет?

Я объясняю коллеге, что меня вчера попросили переводить, а ей — что это и есть ее доктор. Он ее раньше не видел: обследование проводили резиденты. Она испытующе всматривается в него. Улыбаясь, он успокаивает больную. Немного успокоенную, ее увозят в операционную.

Такие случаи стали повторяться все чаще. Потом уже все сестры знали, что в госпитале

есть русский доктор Владимир, и меня регулярно вызывали ко всем русским пациентам. И сотрудники «НАЙАНЫ», разузнав, что в нашем госпитале есть единственный на весь Нью-Йорк русский ортопед, присылали нам их все больше.

Виктор был доволен наплывом русских пациентов. Благодаря им у госпиталя выросли доходы. Практически все иммигранты из Союза имели в Америке статус беженцев. Поэтому им автоматически давалась медицинская страховка для неимущих «Медикэйд». Эта страховка полностью покрывает расходы на госпитальное лечение. А стоимость лечения, в котором нуждались многие русские иммигранты, составляла от пятидесяти до ста тысяч долларов. Однако «Медикэйд» мало платит хирургам, всего пятьсот долларов за серьезную операцию. Но и эти деньги полагалось жертвовать на организационные нужды резидентуры.

Частные страховые компании за такие операции платят от двух до пяти тысяч. Поэтому в нашем госпитале немногие соглашались оперировать русских иммигрантов. Обязать делать это их не мог никто, в Америке медицина — свободная профессия, над докторами начальников нет. Но Френкель уговорил наших докторов делать операции иммигрантам — для выгоды госпиталя.

Американские хирурги — высококлассные специалисты, оперироваться у них можно почти без риска. Но они люди деловые, любят делать деньги, постоянно заняты «деловой медициной» — и можно ли их за это осуждать? Операции они проводили на высоком уровне, но обращали мало внимания на «медикейдных» пациентов до и после операции. Особенно на таких, с которыми даже нет общего языка. Поэтому русских они полностью передавали резидентам. Для их выздоровления ничего плохого в этом не было, лечение шло по принятым высоким стандартам (антибиотики сильные, лекарства хорошие). Но русские больные не могли понять, почему после операции они не видят своего хирурга, страдали от того, что с ними не разговаривают.

Мои коллеги в госпитале не знали психологических особенностей русских больных. Хотя в России чаще всего лечили «по старинке», но больные привыкли к вниманию доктора, к тому, что с ними разговаривал «хороший доктор».

Резиденты забегали в палаты к русским больным ненадолго, проверяли по записям, как идет выздоровление, и тут же убегали. Выздоровление почти всегда шло успешно, но больные были недовольны и опять плакали. Меня вызывали к ним, и мне вновь приходилось их успокаивать. Резиденты с недоумением спрашивали:

— Владимир, почему все русские пациенты такие нервные?

Я начинал мягко объяснять, что это «культурный шок». Резидентам было трудно меня понять: они-то выросли в Америке, что это еще за «культурный шок»?..

Новая встреча с Илизаровым. Ирина едет в Москву

В мае 1988 года в Америку опять приехал Илизаров. Как и в первый раз, организовал его лекцию и симпозиум Виктор Френкель вместе с молодым ортопедом Дрором Пэле из Балтимора. Дрор настолько заинтересовался методом русского хирурга, что на полгода ездил в Курган — обучался операциям, а заодно русскому языку. Другой американский хирург, Стюарт Грин, тоже побывал в Кургане и теперь делал илизаровские операции в Лос-Анджелесе. Так из нашего госпиталя началось их распространение по всей Америке.

На этот раз Илизарова пригласили в Вашингтон. Весна там — самое красивое время года: по всему городу пышно цветут японские вишни. В столицу съехалось более ста докторов со всей страны. Оплачивала симпозиум компания хирургического оборудования «Ричардс». Они сняли в центре города гостиницу для участников симпозиума и хорошо заплатили Илизарову, надеясь подписать с ним выгодный

контракт на производство его аппаратов. На этот раз «Ричарде» официально пригласил меня, как инструктора для занятий с участниками. К тому же, конечно, я должен был переводить ему. Я радовался предстоящей встрече, мне хотелось, чтобы он узнал, как успешно мы с Френкелем внедряем его операции в нашем госпитале и распространяем их по всей стране. Впервые за всю историю русский метод становился популярным в Америке. И впервые на английском была напечатана статья о методе Илизарова. Это был мой подарок ему: в номере Бюллетеня госпиталя были статья за подписью Илизарова и моя статья о нем самом с моим шаржем на него в виде Исаака Ньютона. Для него это был сюрприз, потому что… сам он свою статью не писал. После первого приезда он не оставил текста своей лекции, но я успел сделать заметки и снимки с его слайдов прямо с экрана. Редактор Бюллетеня настаивала, чтобы я дал ей текст для публикации. Я несколько раз просил его об этом по телефону, но он ничего не прислал. И мне пришлось восстанавливать его по памяти. Конечно, это не была подделка, хотя написано не им — все соответствовало принципам его метода и было близко к тексту. Но нелегко было мне самому писать первые статьи на английском. Я был рад, что справился.

На время моего пребывания в Вашингтоне Ирина решила съездить в Москву — навестить свою маму Мирру Моисеевну Вермонт. Моя теща была умная и властная женщина, избалованная принадлежностью к артистической элите Москвы. Ее муж, Иринин отец, писатель Евгений Вермонт, был известный фельетонист, он умер от лейкемии в 1948 году, когда Ирине было 16 лет. После этого Мирра Моисеевна еще не раз выходила замуж. Теперь она доживала свою бурную жизнь в тесной квартирке вместе с четвертым мужем, альтистом Давидом Абрамовичем Раппопортом, тихим и послушным интеллигентом, которого она полностью подавила. С Ириной теща не виделась более десяти лет, а здоровье ее становилось все хуже, и она, конечно, хотела вновь после стольких лет увидеть свою единственную дочь.

Поездка в прошлое волновала Ирину. Мы так долго и так прочно были отдалены от России железным занавесом, так оторваны от прежней жизни, что даже не знали, все ли наши друзья и родные живы. Уезжая, мы были уверены, что тот мир был полностью для нас потерян. Но, по американской пословице, never say never — никогда не говори никогда, — теперь люди ездили туда и обратно. И все-таки мы не доверяли советским властям. Поэтому Ирина решила ехать не по приглашению матери, а как туристка. Конечно, туризм стоил денег, но для этого они у нас были.

Туристический агент заказал ей номер в роскошной гостинице «Националь» и «Чайку» для встречи и проводов в аэропорту. Моя Ирина, покинувшая родину как беженка, теперь возвращалась туда состоятельной американской туристкой. Когда-то мы изредка видели таких туристов на улицах Москвы. Тогда мы даже боялись подходить к ним близко, чтобы нас не засекли вездесущие агенты КГБ. Но теперь…

Теперь, собираясь в путь, Ирина, говорила:

— Насколько приятнее мне приехать из Америки именно сейчас, когда наша жизнь здесь уже наладилась, а не когда мы каждый день боролись за существование. Теперь я могу рассказывать друзьям и родственникам, что ты работаешь в одном из лучших госпиталей, что мы добились успеха, устроили нашу жизнь в Америке, как хотели.

Я не завидовал Ирине, что она едет в Москву: мне совсем не хотелось возвращаться в прошлое. Тем более — «к теще на блины» (хотя я знал, что у моей тещи блинов не подадут). Я не оставил в России ничего, что тянуло бы меня туда. Я был полон настоящим, а в настоящем была интенсивная работа, приезд Илизарова.

Мы встретились в холле гостиницы и обнялись. На этот раз он был в окружении сотрудников советского посольства, которые встречали его в аэропорту, — ведь Илизаров был народный депутат. Они с удивлением косились на меня, говорившего по-русски и обнимавшегося со светилом-депутатом. Я сразу заметил, что Илизаров хромает на правую ногу. Надо будет спросить, что с ним, подумалось мне.