Американский психопат
Шрифт:
— Мне очень хорошо, — отвечаю я.
Играет музыка. Песня не кончается, а переходит в следующую, — их разделяет только сухой треск ударных. Разговаривать невозможно, но пока мой единственный собеседник — мудак Пол Оуэн, это даже хорошо. Похоже, в «Зале с канделябрами» появились девушки, и я пытаюсь посмотреть одной девке в глаза: она похожа на модель, у нее большие сиськи. Прайс пихает меня в бок, и я наклоняюсь, чтобы спросить, не взять ли нам еще грамм.
— Почему вы не в смокингах? — спрашивает Пол Оуэн.
— С меня хватит, — кричит Прайс, — я пошел.
— Чего с тебя хватит? — в замешательстве кричу я.
— Этого, — орет он. Мне кажется, что он имеет в
— Не уходи, — говорю я ему. — Я ее выпью.
— Эй, Патрик, — орет он, — Я ухожу.
— Куда? — я действительно в замешательстве. — Хочешь, я найду Рикардо?
— Я ухожу, — вопит он, — Я… ухожу!
Совершенно не понимая, что он имеет в виду, я начинаю смеяться:
— Ну и куда ты уходишь?
— Вообще ухожу! — орет он.
— Стой, — кричу я. — Уходишь из банка?
— Нет, Бэйтмен. Я серьезно, глупый ты сукин сын. Ухожу. Исчезаю.
— Куда? — Я продолжаю смеяться, ничего не понимая, и снова ору: — В Morgan Stanley? Лечиться? А?
Он не отвечает, отворачивается от меня, смотрит поверх перил, пытаясь отыскать точку, где заканчиваются рельсы. Он хочет понять, что там, в темноте. Мне скучно с ним, но Оуэн еще хуже, а я случайно встретился взглядом с этим мудаком.
— Скажи ему «don't worry, be happy», — орет Оуэн.
— Ты по-прежнему занимаешься счетами Фишера?
Что еще я могу сказать?
— Что? — переспрашивает Оуэн. — Погоди. Это не Конрад?
Он указывает на парня, стоящего возле бара, прямо под канделябром. На нем — однобортный смокинг из шерсти с шалевым воротником, хлопчатобумажная сорочка с бабочкой, все от Pierre Cardin. В руках у него стакан шампанского. Он изучает свои ногти. Потом вытаскивает сигару, просит прикурить. Мне так скучно, что я, даже не извинившись, иду в бар — сказать официантке, что я душу продам за спички. «Зал с канделябрами» набит битком, все люди похожи друг на друга и кажутся знакомыми. В воздухе висит густой сигарный дым; снова играет INXS, громче обычного… что? Я случайно касаюсь своей брови — она мокрая. В баре я беру спички. На обратном пути я сталкиваюсь с Макдермоттом и Ван Паттеном, которые начинают клянчить у меня талоны на выпивку. Зная, что они уже не действуют, я отдаю им то, что осталось, но нас зажали в центре зала, и талоны на выпивку — не аргумент, чтобы нас пропустили к бару.
— Грязные телки, — говорит Ван Паттен. — Будь осторожен. Хороших тут нет.
— Внизу говно, — орет Макдермотт.
— Вы нашли наркотики? — кричит Ван Паттен. — Мы видели Рикардо.
— Нет, — ору я, — не получилось. У Мэдисона нет.
— Пропустите официанта, блядь, пропустите официанта, — сзади орет парень.
— Ничего не выйдет, — ору я. — Ничего не слышу.
— Что? — вопит Ван Паттен. — Ничего не слышу.
Вдруг Макдермотт хватает меня за руку:
— Прайс что, совсем охуел? Смотри!
Как в кино, я оборачиваюсь с усилием, и, встав на цыпочки, вижу, что Прайс залез на перила и пытается сохранить равновесие. Кто-то сунул ему стакан с шампанским. Не то пьяный, не то обдолбанный Прайс, закрыв глаза, простирает руки вперед, словно благословляя толпу. Позади него, как и прежде, вспыхивает стробоскопическая лампа. Искуственный дым пыхает как сумасшедший, обволакивая Прайса серым туманом. Тим что-то выкрикивает, но мне не слышно — зал набит до отказа. Шумовой фон создается комбинацией оглушительной песни «Party All the Time», которую поет Эдди Мерфи, и несмолкающим гулом бизнесменов, так что, не сводя с Прайса глаз, я проталкиваюсь вперед. Мне удается протиснуться мимо Мэдисона, Хью, Тернбола, Каннингхэма, но людей так много, что добраться туда невозможно. Всего несколько лиц обращены к Тиму, по-прежнему балансирующему на перилах. С полузакрытыми глазами он что-то выкрикивает. Мне неловко. Я даже рад тому, что застрял в толпе, и не могу добраться до него, не могу спасти его от практически неизбежного позора. Я слышу, как Прайс кричит: «Прощайте!». Он очень удачно поймал секундное затишье. Когда толпа наконец обращает на него внимание, он орет: «Мудозвоны!». Ловко повернувшись, он спрыгивает с перил и, оказавшись на рельсах, бежит прочь; шампанское пенится в стакане, который он держит в руке. Прайс спотыкается, раз, второй. Стробоскоп продолжает вспыхивать, и от этого все как бы в замедленной съемке. Удержавшись на ногах, Прайс исчезает в темноте. У перил сидит все тот же ленивый охранник. Кажется, он качает головой.
— Прайс! Вернись! — ору я, но толпа аплодирует этому представлению.
— Прайс! — я опять кричу, невзирая на рукоплескания. Но Прайс исчез, и я сомневаюсь, что, если бы он меня услышал, то отреагировал бы хоть как-нибудь. Стоящий рядом Мэдисон, как бы поздравляя меня с чем-то, протягивает мне руку.
— Этот чувак — без тормозов.
Сзади подходит Макдермотт и хватает меня за плечо.
— Тут еще какой-то зал VIP, о котором Прайс знает, а мы — нет, а? Макдермотт, похоже, очень взволнован.
Мы стоим у входа в «Туннель», я все еще прусь, но уже очень устал. Удивительно, но во рту у меня по-прежнему вкус сахарозаменителя, даже после еще пары стаканов «Столичной» и J&B. Половина первого, и мы наблюдаем, как лимузины пытаются повернуть налево, на Вест Сайд хайвей. Нас трое: Макдермотт, Ван Паттен и я. Мы обсуждаем, получится ли отыскать новый клуб под названием «Nekenieh». На самом деле меня не то что прет, но похоже, что я пьян.
— Может, пообедаем вместе? — спрашиваю я, зевая. — Например, завтра?
— Не могу, — отвечает Макдермотт. — Я иду стричься в Pierre.
— Тогда, может, позавтракаем? — предлагаю я.
— Не получится, — говорит Ван Паттен. — У меня маникюр в Gio.
— Кстати, — говорю я, рассматривая свою руку, — мне тоже нужно сделать маникюр.
— Тогда поужинаем? — спрашивает меня Макдермотт.
— У меня свидание, — отвечаю я. — Черт.
— А ты? — Макдермотт спрашивает у Ван Паттена.
— Исключено, — говорит Ван Паттен. — Должен пойти в Sunmakers. А потом у меня тренировка с личным тренером.
ОФИС
В лифте Фредерик Диббл рассказывает мне о статье на шестой странице, или еще в какой-то светской хронике, про Ивану Трамп. Потом он делится впечатлениями о новом таиландско-итальянском ресторане в верхнем Ист Сайде, куда он вчера ходил с Эмили Гамильтон. Потом принимается восхваляет какое-то замечательное блюдо — «фузилли шиитаке». Я достаю золотую ручку Cross, чтобы записать название ресторана в свою записную книжку. На Диббле двубортный шерстяной костюм в почти незаметную полоску от Canali Milano, хлопчатобумажная рубашка от Bill Blass и тканый галстук в миниатюрную шотландскую клетку от Bill Blass Signature. В руках он держит плащ от Missoni Uomo. У него великолепная, дорогая стрижка, на которую я взираю с восторгом. Диббл начинает напевать мелодию, звучащую в лифте, — скорее всего, это «Sympathy for the Devil», как и во всех лифтах нашего здания. Я хочу спросить Диббла, не смотрел ли он утром Шоу Патти Винтерс про аутизм, но он выходит на один этаж раньше меня, успев повторить название ресторана — «Thaidialano», и сказать мне «До встречи, Маркус». Двери закрываются. На мне костюм из шерсти в крапинку, брюки в складку от Hugo Boss, шелковый галстук тоже от Hugo Boss, хлопчатобумажная рубашка с ворсом от Joseph Abboud и ботинки от Brooks Brothers. Утром я слишком усердно чистил зубы нитью и до сих пор чувствую в горле медный вкус крови. Почистив зубы, я прополоскал рот листерином, и до сих пор во рту у меня все горит, но, выходя из лифта, размахивая новым черным кожаным дипломатом от Bottega Veneta, проскальзывая мимо вешалки Wittenborn, я все равно улыбаюсь, хоть никого вокруг и нет.