Аметистовый венец

Дэвис Мэгги

– Я раздеваюсь и собираюсь лечь. – Утраченное самообладание вернулось к ней. – Но почему… почему вы врываетесь в мой шатер?

– Пленники бежали. – Все еще не удовлетворенный, он продолжал обыскивать взглядом шатер. – Пока мы возились с лошадьми, они каким-то образом освободились от цепей и бежали. Вряд ли мы сможем найти их в такую грозу, да еще в этом густом лесу.

Констанс притянула к себе Оди, крепко ее прижала.

– И женщина тоже?

– Они оба. – Эверард выжидал, положив руку на меч. – В этом лесу мы были не одни. Я осмотрел фургон, совершенно

очевидно, что все цепи были перепилены. Тот, кто это проделал, удачно выбрал время.

– Да, – рассеянно ответила она. Констанс хотелось побыть одной. В ее душе царило полное смятение, нервы были на пределе. Разбуженная плоть все еще продолжала бунтовать.

Подобное случилось впервые в ее жизни, впервые она познала истинную тайну отношений между мужчиной и женщиной. Даже закрывая глаза, она видела склоняющееся над собой лицо светловолосого пленника. Снова ощущала его в своем теле.

Господи, она не должна думать об этом, не должна!

Эверард жестом велел молодому рыцарю выйти.

– Но почему они так старались освободить его? – сказал он, обращаясь скорее к себе, чем к ней. – Кого может интересовать простой трубадур, кроме тюремщика? Для кого и создана тюрьма, как не для таких, как он?

8

Наутро, когда колонна ехала по раскисшей дороге через лес, рыцари обсуждали бегство пленников. Не обошлось без споров. Англичане утверждали, что даже впотьмах видели смытые впоследствии ливнем отпечатки копыт доброго десятка верховых лошадей. Остальные возражали. Наверняка это были какие-нибудь объявленные вне закона разбойники и бродяги, охотившиеся за их лошадьми.

Эверард строго наказал своих людей, наложив на них, к их негодованию, крупные штрафы.

Рыцари недоумевали. Даже если у пленников и были сообщники, каким образом эти люди сумели прокрасться мимо пикетов, обрезать уздечки привязанных лошадей, скрутить двух охранников и, самое трудное, распилить тяжелые ножные кандалы и наручники? Все это означало, что они подготовились заранее и, естественно, запаслись надлежащим инструментом. Нападение было, несомненно, предпринято для освобождения пленников.

Констанс – она все еще никак не могла прийти в себя – пропускала мимо ушей все эти разговоры. Ни сам Эверард, ни его помощник почему-то не приказывали, чтобы все замолчали. На протяжении многих миль рыцари продолжали спорить о том, почему было приложено столько усилий, чтобы освободить бродячего трубадура и колдунью с диких валлийских холмов.

Констанс выбрала себе место в самой середине колонны, где чувствовала себя в относительном уединении, но в ее душе по-прежнему царило смятение. Плохо, конечно, что она лишилась двух пленников, в качестве особой милости доверенных ей приором Мелькланом, но это не идет ни в какое сравнение с тем, что произошло с ней.

Все утро ее не покидало опасение, что, возможно, кто-нибудь что-нибудь слышал, несмотря на грозу, и догадывается, что могло произойти в шатре. Если случившееся получит огласку, ее и без того сильно подмоченная репутация может еще больше

пострадать. Она и так уже печально известна чуть ли не по всей стране как женщина, получившая от короля разрешение не выходить замуж в течение трех лет. Каждый день церковники обличали в своих проповедях присущее, как они считали, женщинам животное вожделение. Наверняка найдутся и злые языки, которые будут говорить, что она сама зазвала пленника к себе.

Чтобы выяснить, есть ли свидетели ее ночного безумства, Констанс наблюдала за едущими близ нее рыцарями. Никто не смотрел на нее как-то по-особенному, за исключением Эверарда, который время от времени поглядывал на нее со странно непроницаемым выражением лица.

Наконец Констанс велела няне подать ей Беатрис. Она посадила дочь на седло перед собой, слишком поздно заметив, что няня дала девочке медовых лепешек, чтобы ей было чем заняться в дороге.

– Ешь, мама. – Свернув лепешку трубочкой, Беатрис стала совать ее в рот матери, заодно перепачкав ей щеки липким медом.

– Не сейчас, доченька. – Констанс вновь почувствовала, как в ее глазах набухают слезы. Она нагнулась, чтобы спрятать лицо в волосах дочери.

Господи, то, что с ней произошло, никак нельзя назвать изнасилованием. Честно говоря, все случилось с ее молчаливого согласия. Да, люди считают ее бесчувственной гордячкой, но она женщина, такая же слабая, как и любая другая. А найдется ли среди них настолько бесчувственная, которая легко отнесется к насилию, учиненному над ее телом? Ведь, в конце концов, это все же было насилие.

В этих своих размышлениях она не улавливала никакого смысла. После того как пленника освободили, – кто бы ни были эти люди, его освободившие, – естественно было бы предположить, что он как можно скорее покинет вражеский лагерь. Вместо этого он пробрался к ней в шатер, чтобы отомстить за все им перенесенное.

Стало быть, это была месть. Месть Эверарду и тюремщикам, нещадно его избивавшим по всякому поводу и вовсе без повода. Она с трудом сдержала крик, рвавшийся из глубины ее души. Подумать только, что он решился напасть на нее. Но ведь он сущий безумец. Зная, что ее охраняет отряд в сто рыцарей, все же посмел прокрасться в шатер и овладеть ею, не боясь, что его схватят.

– Пожалуйста, мама, – настаивала Беатрис, суя лепешку между губ Констанс. – Съешь, мама. Она очень вкусная.

Констанс посмотрела на дочь. «Клянусь Крестом, если только найду, я убью его», – решила она.

«Я хочу слышать ваши стоны. Хочу слышать ваши мольбы».

Почувствовав, что ее мутит, она крепко стиснула губы. От одной мысли о том, что случилось, ее начинало тошнить. Она и в самом деле кричала, как он предсказал, в угаре страсти? Пресвятая Мать, она даже не помнит этого. Но она хорошо помнила, как в мерцании свечи поблескивало его мокрое от дождя тело. Нельзя отрицать, у него есть какая-то власть над ней. Она была беспомощна, как птица в когтях охотничьего сокола. Констанс мысленно видела его лицо, ощущала его прикосновения к самым интимным местам, слышала его тихие насмешливые слова.