Амнистия
Шрифт:
– Теперь, после всего, что со мной было, я ничего не боюсь. Я разучился бояться. Пусть я сдохну в камере…
– Заткнись, придурок сраный. Это ещё не все. Я придумаю, что сделать с этим старым кренделем, у которого ты сейчас проживаешь. Что сделать с пердуном Мухиным.
– Например?
– Например… Я ему столько на плешь навалю, что донести не сможет. У него единственный сын живет в Ростове. Бизнесмен. У него неприятности с налогами. Для начала посажу сына. Надолго посажу. А когда Мухина хватит кондрашка, ты почешешь свою тупую репу. Если я что-то задумал, я добиваюсь цели.
За одну лишь минуту Локтев протрезвел. Он достал сигарету и прикурил её от зажигалки.
– Ну, у вас и хватка. Бульдожья. Хорошо. Лады. Еще на одно дело я подпишусь.
Локтев взял деньги со стола и сунул их в карман. Руденко усмехнулся и разлил водку по рюмкам.
– Почему только на одно? Одно – это мало. Теперь мне нужны твои контакты в театральных кругах…
«Вид на Эльбрус» Локтев с Руденко покинули только через полтора часа.
Они переступили порог шашлычной, и попали в темноту позднего вечера и густое облако тумана. На улице сильно похолодало. Туман, мглистый и густой, как дым от горящих в костре листьев, поднимался от земли, заполняя собой все вокруг, он рос прямо на глазах, накрывая город серым облаком.
– Фу, ни хрена не видно, – Руденко помотал головой. – Ну, и туман. Давно такого не видел. Мать его.
Следователь уже с трудом перебирал ногами. Они прошли метров сто. В сыром мглистом сумраке Локтев едва отыскал то место, где оставил машину. Наконец, остановились перед «Жигулями», оставленнными прямо на газоне. Локтев задрал голову вверх. На звездное небо набежали тучи, желтая луна едва угадывалась за пеленой тумана. Спрятанные серым туманом, скрылись деревья, окна ближнего дома едва светились.
– Ты пьяный, – Руденко икнул. – Не поеду с тобой. И ещё этот чертов туман. Мы в первый же столб влетим. Черт, проклятье, ни хрена не видно. Кажется, я на дерьмо наступил. Не поеду с тобой.
– Я машину пьяный вожу лучше, чем трезвый, – похвастался Локтев. – Эта дверь барахлит.
Локтев показал пальцем, какая именно дверь барахлит. Он обошел машину спереди, ключом открыл переднюю пассажирскую дверцу. Распахнул её перед Руденко. Когда тот наклонился, чтобы сесть, Локтев выдернул из-за пояса пистолет.
Его рукояткой со всего маху хватил Руденко по затылку.
Инспектор, не издав ни звука, упал на мокрую траву. Тишина. Туман поглощает все звуки. Локтев, расставив ноги, сел на спину Руденко и с силой ударил по затылку ещё пару раз. Для верности. Сухо хрустнула затылочная кость.
Действительно, туман такой густой, что Локтев долго гонял машину в, казалось бы, знакомых переулках, пока не нашел правильный путь. Выехав на кольцевую дорогу, он высмотрел в среднем ряду грузовик с длинным прицепом под синим тентом. Локтев занял левый от грузовика ряд. Поравнялся с грузовиком, затем обогнал его метров на десять, приоткрыл пассажирскую дверцу.
Он спихнул Руденко под колеса грузовика, прибавил газу и скрылся в тумане.
Через сорок Локтев вернулся на свою квартиру, собрал в сумку теплые вещи и стал ждать ареста. Ожидание затянулось надолго.
Прошла ночь, затем день, ещё день… Две первые недели Локтев часто просыпался ночами от скрипа соседней двери, шума поднимающегося лифта. К концу третьей недели он устал ждать, решив: будь, что будет. От судьбы все равно не уйти. Тревога сменилась равнодушием.
Когда закончилась четвертая неделя, Локтев разобрал сумку, собранную в тюрьму. На пятую неделю вернулся спокойный сон. Локтев вздохнул с облегчением. Он понял: самая страшная страница жизни перевернута, все плохое кончилось.
Нужно жить дальше.
Локтев стоял за кулисами и, замирая сердцем, прислушивался к звукам в зрительном зале.
Волна аплодисментов чуть стихла, а затем стала нарастать. «Браво, браво», – какая-то женщина заливалась тонким голосом. Артистов уже в пятый раз вызывали на поклон. Полотнища театрального занавеса трепетали, закрывались и снова расходились в стороны
Локтев, чтобы не мешать снующим взад-вперед артистам, отошел в сторону, встал возле большого, в человеческий рост зеркала. Он проверил, не сполз ли на бок бордовый галстук бабочка. Он так волновался, что едва узнал себя в отражении. Из зеркала на Локтева глянуло немного бледное, но приятное мужское лицо.
Темный фрак, взятый на прокат в театральный мастерской сидел так, будто Локтев только что вышел от модного закройщика. Отросшие чуть вьющиеся волосы намазаны бриолином и зачесаны назад. Белоснежная сорочка, расшитая на груди прозрачными рюшками с вкраплением серебряной нити, не оставляла сомнений в своем французском происхождении. Черные лаковые туфли отражали на своей блестящей поверхности все осветительные приборы. Белые манжеты сорочки выступали из-под рукавов фрака строго на полтора сантиметра.
Все нормально, на уровне. И даже выше.
Выбежавший из-за угла директор театра Олег Михайлович Замятин с разбегу ткнулся носом в плечо Локтева, выругался, поднял глаза.
– А это вы… Господи, что же вы здесь стоите? Скорее на сцену. Публика вас просит
Он подхватил Локтева под руку и, живо перебирая ногами, поволок его за собой. Сегодня Замятин чувствовал себя центром всеобщего внимания и притяжения. Еще со вчерашнего дня его телефон обрывали важные чиновники и представители богемной элиты. Все просили билет или контрамарку, хотя бы на откидные места.
Но билеты были распроданы ещё за неделю до премьеры. Бронь кончилась. На бельэтаже и в партере для тех гостей, кому нельзя было отказать, пришлось расставить стулья и кресла. Однако звонки не прекращались.
Замятин заперся в кабинете и отключил телефон. Однако люди просочились в театр через служебный вход. В коридоре возле приемной образовалась толпа. К четырем часам Замятин кое-как отбился от непрошеных гостей, сел в служебную машину и укатил «Прагу», проверять, все ли готово к вечернему банкету. Сейчас директор, позабыв об усталости и головной боли, испытывал лишь высокий подъем чувств.