Амулет счастья II

Восемь добротных цыганских кибиток остановились на берегу Ижоры, где уже вовсю ставили небольшие шатры вокруг разгарающегося костра представители того же табора, не имеющие родины и чуть ранее приехавшие на раздолбанных копейках. Шум и гвалд от ребятни, снующей туда-сюда, далеко раздавались по берегу разбуженной реки. Как только кибитка Штефана Золотарева остановилась возле нового пристанища, молодые цыгане, словно по команде, бросили все дела, осторожно вытащили носилки со своим цыганским бароном и внесли в шатер, предназначенный для его

– Отец, как ты? – Тагар бросил на отца полный сочувствия и любви взгляд. По его лицу он понимал, какие боли мучают исхудавшего мужчину, но поделать не мог ничего. Цыганка Дика, единственная из табора, обладавшая ясновидением, после долгового разговора со Штефаном, запретила Тагару обращаться в больницу, чтобы не продлевать мучения барона.

– Хорошо, сынок, – Штефан медленно открыл провалившиеся, некогда красивые карие глаза. – Собери наших братьев и сестер возле костра. У меня к ним есть последний разговор.

– Отец….

– Делай, как сказал, Тагар. Потом придешь за мной и поможешь выйти к людям. Хочу перед смертью до земли родной дотронуться.

Тагар, смахнув слезу и вышел из шатра, чуть не сбив с ног свою любимую Лауру.

– Как он, Тагар? – восемнадцатилетняя цыганка подняла на своего супруга грустные темные глаза, напомиающие штормовое море.

– Вижу, как больно ему. И от этого мне больнее в два раза. Он попросил собрать народ. Думаю, будет прощаться, – красивый и высокий Тагар направился к костру.

– Ромалэ! – громко сказал он. – Отец мой просил вас собраться всем вместе. Силы покидают его, и есть к вам, братья, последние слова! Тобар, принеси плетеное кресло к костру.

– Как скажешь, Тагар, – лучший друг сына барона и отец четверых детей, передал младшего крикуна жене Любе и уже через минуту устанавливал кресло по просьбе сородича.

Тагар, поддерживая отца, вывел его из палатки и удобнее усадил в кресло.

– Ромалэ! – громко говорить Штефану уже не позволяло здоровье, поэтому цыгане, относившиеся к своему вожаку с уважением, вмиг замолчали, чтобы услышать каждое предсмертное слово барона. – Сестры и братья! Я не смогу найти таких слов благодарности, каких вы достойны. Я благодарен вам за каждый миг проживания в нашем таборе. Многие семьи оседали, оставляя табор, а вы всегда следовали за мной, – по всему было видно, что еще совсем не старому цыгану было так тяжело говорить, что сердце каждого сородича сжималось от каждого произнесенного им слова. – Я чувствую, что ухожу из этой жизни. И хочу на тот свет уйти спокойным за табор. По законам нашим цыганским перед всеми вами передаю титул свой баронский сыну своему Тагару. Что скажете, старейшины табора?

– Принимаем сына твоего бароном, Штефан, – встал с земли старый Эмилиан. – Сын твой хороший цыган! Будет хорошим бароном. Да братья?

Цыгане расшевелились и поголдев, одобрили кандидатуру нового барона.

– Тогда, вот, Тагар. Передаю тебе крест наш фамильный, что прошел всю войну и все эти годы был рядом со мной, как память наших предков! – Штефан дрожащими бессильными руками сам снял огромный золотой крест на мощной золотой цепи и вложил в руки сыну. – А теперь, помоги мне вернуться в шатер. Хочу дать тебе последние наставления.

Тагар помог подняться отцу и тот ушел с гордо поднятой головой, опираясь на руку сына и превознемогая боль. Молодой цыган бережно уложил отца на мягкий матрас.

– Спасибо тебе за доверие, отец, – гладил высохшие длинные пальцы мужчины Тагар.

– По-другому никак. Этот титул несет наш род уже многие лета. Отец мой погиб в Гатчинском лесу во время войны, когда фашисты заживо похоронили там несколько таборов. Но меня спасла его сестра и так же передала этот крест, представив меня бароном перед остатками спасшихся людей. И все годы оберегала меня, пока я не стал мужчиной и не возглавил табор.

– Ты так мало рассказывал мне об том, отец.

– Это тяжелые воспоминания. У меня к тебе просьба. Схороните меня в Гатчинском лесу. Хочу быть ближе к своему отцу, – эти слова Штефан произнес почти шопотом. – И, еще если Лаура больше не сможет родить ребенка, то усынови и вырасти из него настоящего цыгана. Это мой тебе последний совет.

– Отец….

– Оставь меня, сын. Я не хочу, чтобы ты видел мои предстмертные муки, – боль скручивала и без того высохшего мужчину, который чуть слышно произнес последние слова и закрыл глаза.

Тагар, вскочил на ноги и, не обращая внимания на приглашение сородичей к столу, ушел в темноту на берег Ижоры, чтобы соплеменники не видели его слез.

– Тагар, – верная Лаура чуть слышно подошла к мужу и присела рядом. – Не плач. Отец наш был бы не доволен, если бы видел твои слезы.

– Знаю, Лаура, а поделать ничего не могу. Слезы душат меня изнутри. Выварачивают всю душу наизнанку! – горячо сказал Тагар, рванув на груди рубашку, словно это она опутывала все его тело. – Отец умирает. Ребенка не сберег своего. Господь меня не чевствует, не дает детей. А мне горько! Ой, как горько, Лаура!

– У меня тоже душа болит, Тагар. Год прошел почти, а раны кровоточат по-прежнему. Только я не верю, что сына моего нет. Не верю. Да, и Дика сказала, что сын наш жив.

– Почему так, Лаура? Чем же мы так провинились перед господом?

– Может, пришло время, остановится, Тагар? – молодая женщина многозначительно посмотрела в глаза мужу.

– Лаура, мы цыгане! Мы рождены, чтобы кочевать! Мы свободные люди! Отец был всегда против того, чтобы осесть и начать оседлую жизнь, – метал искры Тагар.

– А, может, он хотел этого тоже, но не мог сделать в силу соперничества между нашими обычаями и современными взглядами на жизнь! – повысила голос Лаура. – А, еще отец, говорил мне, что надо усыновить ребенка и тогда уж господь точно ниспошлет нам своих детей! А, кто мне даст этого ребенка! Ни прописки, ни жилья!

– А, может, ты и права, Лура, – вдруг смягчился Тагар. – Может, и права. Похороним отца, а там на совете старейшин решим, остаться на на земле предков, или идти дальше.

– Люблю тебя, Тагар. Больше жизни люблю. И, думаю, что надо еще раз попробовать поговорить с доктором, что принимал у меня роды год назад.