Амур-батюшка (др. изд.)
Шрифт:
– Бог един для всех!
– Бог-то един, да нам-то не все едино!
– Ну, хотя бы не нам, не им, а строили бы посередке, – подал голос Егор Кузнецов.
– Так и будем строить. Не в самой их деревне, а на версту отступя, на чистом привольном месте, на холме. Я туда еду, разобью там палатку, поставлю иконы. Начнем гонение на шаманов. Вы – русские и сами должны сознавать.
– Верно, гольдов надо просвещать, – сказал Тимошка Силин. – Да сами в темноте!..
– С ним и толковать нечего, – отходя,
– Нам все равно. Чего велят, то и построим, – безразлично ответил тот.
Он остался при грузах сторожем, но держался больше около мужиков.
– Как молиться, так десять верст киселя хлебать, – качал головой Пахом. – Прямо зло берет.
– А пусть их подальше строят! – широко махнул рукой Тимоха. – Потом только пусть не пеняют, что про попов песни сложены.
– Что за песни? – хмурясь, строго спросил Иван Бердышов, до того хранивший молчание.
Он с первым пароходом приехал из Николаевска, привез партию американских товаров, и сам ходил теперь в куртке и в американской шляпе.
– Как же, славные такие песни! В Расее, брат, строго, запрещают богохульничать да и начальство ругать, а песни все равно поют. Народ сложил! Как же, брат! Что с глупым народом поделаешь? Народ – работник! Ему хоть бы что!
– Паря, такие-то песни в Забайкалье есть, – сказал Иван и запел вдруг:
Да ехал поп на курцце!Разводя руками, он прошелся козырем, потом заложил пальцы в рот, выпрямился как истукан, дико выкатил глаза, затопал и засвистал.
Дедушка Кондрат схватился за бока:
– Ах пострел тебя возьми!.. В меринканской-то шляпе!
Бердышов с приплясом выхаживал по улице. Хохот стоял на релке.
– Вот так меринканец!
– В Сибири-то не шибко набожный народ, – рассуждал Кондрат. – Все из-за мехов! Попы-то больше по охотникам шляются – все им пушнину подавай!
Тучный Оломов как вкопанный остановился на грядках огорода напротив кузнецовской избы. Он снял фуражку с красным околышем, вытер платком лысину, блестевшую сквозь рыжую проредь волос, и расстегнул ворот форменного сюртука.
– Эт-то что за безобразие? – чуть нагибаясь всем корпусом и нешироко раскидывая обе руки, спросил он и поднял брови.
Зимой исправник был на Додьге, мельком видел новые избы переселенцев, но не заметил, в каком они порядке строены. Тогда стояли свирепые морозы, приходилось кутаться, пить коньяк и не хотелось лишний раз ходить по деревне в тяжелых шубах. Да и не до того было; по приказанию губернатора пришлось ездить наводить порядки в китайской торговле. Зато теперь в хорошую погоду Оломов все увидел.
– Как же ты избу построил? – загремел исправник на Егора. – Ведь поперек! Да как-то вкось! А что я тебе говорил? Я уже все помню, я велел в линию!
– Так уж вышло, барин! – спокойно ответил Кузнецов.
Изба нравилась ему. Он построил ее не в линию с другими, а как ему хотелось – окнами на солнце.
«Теперь попробуй сдвинь ее!» – подумал он.
– Будут ребята живы-здоровы, сгниет, барин, эта изба, построят другую. Умные будут, так и правильно выстроят.
– Молчать! – в гневе рявкнул исправник.
– Эх, вот это по-расейски! – с укоризной молвил дед Кондрат, стоявший в стороне. – Давно уж не слыхать было!
– А паспорт есть у тебя? – с подозрением спросил дедушку Кондрата полицейский, ходивший вместе с Оломовым, делая вид, что принимает старика за беглого каторжника.
– Какой у меня паспорт, сынок, – ответил дед, – мне восьмой десяток.
– У него борода заместо паспорта, – заметил Тимоха.
– Да и пашня у тебя нехороша. Какие-то куски, клинья, – продолжал исправник придираться к Кузнецову.
Оломов знал, что Егор работник хороший и росчисти его обширны и возделаны на совесть, но ему не нравилось, что Кузнецов держится независимо. Надо было осадить его, поставить на место. Исправник по привычке предпочитал бедных, смирных, приветливых и заискивающих, а из богачей – тех, за которыми водятся грехи, которые побаиваются начальства.
– Ведь где у тебя росчисть, – кричал он, – там должна быть улица! И зачем с пашней так вылез, что за штаны у тебя получились? Порядка не знаете? Первая линия должна быть – избы, вторая – огороды, третья – пашни. А ты все испортил!
В первый год амурской жизни, по весне, несколько лет тому назад, Егор ждал начальства, хотелось ему поговорить по душам. Сколько дум, надежд прошло в ту первую зиму, сколько светлых мыслей о будущей жизни! При первом знакомстве с Оломовым Егор намеревался поделиться мыслями о первой прожитой здесь зиме, сказать, что и тут жить можно, и многое хотелось услышать от начальства. Егору казалось, что и власть здесь, на новых местах, должна быть не такая, как дома. Он полагал, что здешние чиновники должны дорожить хорошими переселенцами, что и они стараются завести здесь новую жизнь. А Оломов оборвал тогда Егора и потребовал того, в чем нет никакого смысла; не стал Егора слушать, а сказал только, что избы надо строить в линию. Это здесь-то! Зло и досада взяли Егора. «Эх вы, ублюдки царевы! – думал теперь Егор. – Ну вот я тебе и построил!»