Амур-батюшка (др. изд.)
Шрифт:
Здоровая, простая натура Айдамбо противилась тому, что он должен делать все по каким-то правилам, которые придуманы кем-то и где-то, неизвестно когда, но ум его, подавленный и напуганный, еще и раньше привыкший к суевериям, полагал, что тут все правильно, все от бога и только сам он, Айдамбо, или, по-новому, Алешка, дикий и темный и ничего не понимает в настоящей жизни.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Белье стирали в солнечный день. Таня, подоткнув юбку, стояла в воде у берега. Громадный тихий Амур начинался от голых
Таня обжилась в Уральском. Федька оказался славный, и сразу все тут понравилось. Тамбовцы острей пермяков, гульливей и, кажется, будто смышленей. Девки в Тамбовке бойчей. В семьях строгости больше, отцы и матери следят за дочерьми. На свадьбах смотрят за невестой, чтобы была непорочная, – требуют простыни. Таню держали там строго, нурили по хозяйству, и только временами, когда оставалась она с подругами, как дым от выстрела, вырывался из нее горячий пыл.
А тут тихо. И все люди – тихие, работящие, и Таней эти люди довольны, рады, что среди них завелась такая бой-баба. Она становилась в семье любимицей. Ехать сюда не хотела, да оказалось, тут свободней, чем дома, и строгостей нет. У Тани такое чувство, будто до сих пор сидела она взаперти, а сейчас открыла дверь и выбралась на солнышко. От этого на душе веселей, работа спорится, и все дивятся, сколько может наработать эта маленькая, плотно сбитая, круглолицая бабенка.
Амур тих, блестит, катит свои ровные воды к ногам работающих женщин. Чуть колыхнет ветерок – слабая рябь широкими синими пятнами ляжет на воду, и вся река словно разделится сразу на множество больших озер.
Другие бабы еще возятся, стирают, а беременная, потолстевшая Наталья уже полощет белье, перестиранное ловкой Татьяной. Они вдвоем скручивают мокрые холстины, с силой выжимают.
– Помощница-то у тебя! – кивает Бормотиха. – Поди, не нахвалишься!
Татьяна разогнулась. Голубые глаза ее посветлели на солнце, она щурится, тугое лицо в поту, в веснушках, в загаре.
– Мужик-то твой где? – окая, строго спрашивает худая Арина Бормотова, жена Терехи.
– Сплыл! – бойко отвечает Таня.
– Сплыл! Ты смотри, голубка, худо с ним обходишься!
– Да нет, – наклоняясь к воде, быстро отвечает Таня. – Мы уж бросили это баловство.
– Ну и ну-у!.. – заколыхались бабы со смеху.
И сама тощая Арина, не выдержав вида строгости, улыбнулась и покачала головой. Бабам, глядя на эту ладную молодушку, было радостно: в ней каждая как бы видела свою молодость.
После свадьбы Таню часто поддразнивали, что она не сразу стала жить с мужем. Бабы как бы толкали ее к мужику, заставляли заводить семью, вить гнездо, делать свое дело. Они говорили с ней про такие стороны бабьей жизни и рассказывали такие случаи про самих себя, что как бы приучали ее не бояться, не стесняться говорить об этом в своем кругу, спрашивать о том, что заботит. Таня чувствовала, что хотя она так же молода и весела, как и до замужества, но теперь может поступать, не оглядываясь на отца с матерью. Ей приятно было, что с ней, как с ровней, ведут такие речи, хотя она и стыдилась. В Тамбовке тоже приходилось слышать еще и не такое, но там рот раскрыть нельзя было, а тут выпаливай все, что захочешь.
– А вот моя зазноба идет, – сказала Таня.
Бабы приглушенно засмеялись.
– У них с утра опять гулянка была, – молвила Арина.
С горы шла Агафья. Толстоногая, могучая, встала она рядом с бабами, вывалила белье прямо в реку и придавила его камнями.
– Что, соседка, припозднилась? – спросила Фекла.
– Не разорваться мне, – ответила баба. – Я, чай, одна.
Наталья это поняла как намек, что у Кузнецовых есть теперь Татьяна, которая работает на семью. После свадьбы Федьки соседка не раз пыталась замутить их жизнь.
– Построже смотри за Танькой-то, – говаривала она Наталье. – Далеко ли до греха! Вон она какая ядреная бабенка! А мужик-то зелен…
А встретив Таню, она не преминула заметить ей, что, мол, работы у Кузнецовых много, семья большая.
– Отдохни, чего ты!.. Все равно за всех не набатрачишь.
Кузнецовы привыкли к темным речам соседки и не замечали их. Но Таня, чувствительная и живая, была задета словами Агафьи и чуть не расплакалась. Обидно было, что соседи видят в ней батрачку. Она пришла домой, молча села на сундук и стала думать о доме.
Наталья тогда же заметила ее печаль.
– Чего же это она науськать меня хочет, говорит – я батрачка? – плакала Таня.
– Людей не слушай! – утешала ее Наталья.
Таня пожаловалась, и ей стало легче.
Она чувствовала, что злая баба, делая вид, что жалеет, хочет поссорить ее с Кузнецовыми. Всю радость своей жизни Таня пустила бы прахом, поддайся она Агафье.
Бабка, слыхавшая разговор ее с Натальей, невольно подивилась, подумала, что у невестки-то ладная голова: мал золотник, да дорог.
– Умная Татьяна-то, – говорила она старику. – И бойкая. Это не то, что наши перминские. Гляди-ка, она живо Агафью раскусила.
После этого случая неприязнь кузнецовских баб к Барабанихе усилилась.
…С приходом Агафьи все замолчали. Настроение переменилось.
Слышны были только плеск воды, удары вальков о мокрое белье и крики чаек, ловивших рыбу. Агафья оглядела баб и по тому, что они молчали, догадалась, что разговор шел о ней. Ей захотелось показать, что бабьих сплетен она не боится и будет делать, что захочет, никого не спросясь.
– Опять с гольдами возилась… – сказала она, и выражение тупого и сытого самодовольства расплылось на ее лице.
Руки у нее сильные, толстые, но тонки в запястьях. Она взмахнула вальком и звонко хлопнула.
Бабы все молчали, ожидая, что будет дальше. Незадолго перед приходом Агафьи мимо ехал гольд с Мылок и кричал с обидой, что никто больше сюда не приедет, ничего в деревню продавать не привезет.
– Ваша обманывает! – кричал он.
Все понимали, что гольд грозит зря, говорит для красного словца, но было неприятно, что за Федькины обманы пятно ложилось на всю деревню. Бабам было любопытно, как пойдет разговор дальше, что и кто ответит Агафье. Каждая ждала, что ссориться начнет другая.