Анаис Нин: В зеркальном лабиринте

Один персонаж – АНАИС. Красавица тридцати-сорока лет. На столе лампа и раскрытый журнал.

(АНАИС говорит с нами из комнаты, окна которой выходят в сад за домом).

АНАИС. Каждый из нас несет в себе личную трагедию, из-за которой скорбит всю жизнь. Где-то в прошлом остается событие, которое тихо, тайно, неумолимо определяет все ее последующее поведение.

Когда мне исполнилось одиннадцать, отец нас бросил, и мать увезла меня и братьев за океан, чтобы жить в Нью-Йорке. Именно тогда я начала писать дневник. Начался он с полного любви письма к отцу, в попытке убедить его вернуться ко мне. Я хотела посылать ему странички моего дневника, по мере

того, как заполняла их, но мама запретила: вещи теряются. Я думала – она про почту, но теперь понимаю, что она пыталась меня предупредить: мой отец из тех людей, которые теряют все – предметы, животных, места, людей. А то, что не терял, он выбрасывал. И теперь дневник – лабиринт, в котором теряюсь я. И везде в лабиринте – зеркала.

Хватало зеркал и в нью-йоркском доме. Мы поселились в особняке из красно-коричневого песчаника на Западной Семьдесят пятой улице. Ранее дом принадлежал богатой семье, и хозяевам, похоже, нравилось любоваться собой, потому что зеркал они понаставили всюду. Мама сдавала большую часть дома покинувшим родину кубинцам: художникам, певцам, танцорам, актерам, акробатам. Я ходила по дому, слушая три или четыре мелодии – их одновременно играли и пели на различных инструментах, – и смотрелась в зеркала. В каждом зеркале выглядела чуть иначе, но надеялась, что в одном из зеркал, каким-то образом, увижу отца, вглядывающегося в это самое зеркало над моим плечом. Мне снилось, что отец выходит из зеркала, чтобы обнять и утешить меня, когда я плачу ночью в кровати. Какая ты уродливая маленькая девочка, говорил он. Уродливая маленькая девочка. Я думала, что мой отец так несчастен исключительно по моей вине. Особенно близко к нему я чувствовала себя, когда он шлепал меня. Это был тот самый непосредственный контакт, которого я так жаждала.

Я приносила отцу написанные мной стихотворения и истории. Он говорил, что я, наверное, переписала их из какой-нибудь книги. Не верил, что маленькая девочка может написать такое. Мне отчаянно недоставало его, когда он ушел, но до ужаса боялась, что он причинит мне боль, а потому, когда он мне писал и открывал душу, как взрослой, я, наоборот, закрывалась, как устрица. И пусть потом люди любят тебя, много людей, если тебя бросает один из родителей, в норму жизнь уже не придет. Никто тебе его не заменит.

Разговоры тебя не излечат. Секс не излечит. Любовь не излечит. Лучшее, на что ты можешь надеяться, так это на временную иллюзию утешения.

Мама была симпатичной, но старше по возрасту. Отец был красавцем. Она впервые увидела отца, когда он играл на пианино в музыкальном магазине. Он заинтересовался ею, только узнав от кого-то, что у ее семьи есть деньги. Мой отец одевался с иголочки, был невероятным чистюлей и мог соблазнить кого угодно.

Не думаю, что он был счастлив с нами. Я видела по его лицу, что мы ему не нужны. Он запирал нас в детской, когда бил мать. Но она была упрямой и не переставала оговариваться, пока он не понял, что лучший способ усмирить ее – запереть в комнате и бить нас, ее детей, чтобы она слышала наши крики. Еще он любил убивать маленьких зверушек. Но он прекрасно играл на пианино, и я любила его всем сердцем. Дети – глупые маленькие зверушки. Иногда он фотографировал меня в ванне и говорил снова и снова, какая я уродливая маленькая девочка. Какая уродливая маленькая девочка!

Я помню, как он приходил на чердак и делал что-то со мной. Но я не уверена, то ли это реальное воспоминание, то ли воспоминание грезы. Когда я спросила его об этом, годы спустя, он сказал: «Ничего этого не было. Ты лгунья. Всегда ею была. Как твой отец».

Когда у меня лопнул аппендицит, и все думали, что я умру, отец сидел у моей кровати в больнице и требовал, чтобы я нацелила всю силу воли на выздоровление. Если ты чего-то действительно хочешь, говорил он мне, обязательно этого добьешься. И я добилась. Выздоровела. Он научил меня, что можно преодолеть любые преграды, если быть очень, очень упрямым. Творческий человек должен выучиться упрямству, потому что обычные люди всегда стремятся убить в тебе лучшее, чтобы превратить в такого же, как они, и не испытывать угрозы, исходящей от твоей необычности. Не будь такой, как все, говорил мне мой отец. Будь сама собой, пока они тебя не убьют. Когда мама злилась на меня, она говорила: «Ты вся в отца». И я думала – да. И разве это не замечательно?

Потом

он продал нашу мебель, забрал деньги и сбежал с девушкой-подростком, которую учил играть на пианино. И в те редкие случаи, когда отвечал на мои письма, подробно рассказывал о женщинах, с которыми спал. Когда я читала его письма, по щекам катились слезы, но я думала: «Ты не должна его винить. Он останется, каким есть, пока его не убьют». Я гордилась тем, что отец писал мне, как взрослой. И в ожидании ответов на мои письма, я каждый день писала дневник, тратила на это так много времени, что это начало тревожить мою семью. Тетушки называли меня «маленькой девочкой, которая слишком много пишет». Но мне было без разницы. Еще ребенком я слишком привязывалась к людям, живым существам, местам, вещам, и окружающий мир мне объясняло всего лишь одно слово: предательство. И найти смысл жизни я могла только одним способом: отыскивая его в своем дневнике. Моем самом близком, а иногда и единственном друге.

Потом случилось что-то совершенно неожиданное: мне исполнилось тринадцать, и люди начали влюбляться в меня. Первым влюбившимся стал мой кузен Эдуардо. Неистовство его влюбленности показало мне, что, взрослея, я каким-то образом прекратилась в красавицу, и мужчины меня хотят. Эдуардо был красивым и обаятельным, как мой отец, но меня не оставляла мысль, что его любовь ко мне – некая история, которую он сочиняет в голове. Кого он хотел, так это мальчиков, но его французский психоаналитик сказал ему, что это пройдет, если он убедит меня переспать с ним. У меня на этот счет были серьезные сомнения.

Потом я встретила Хьюго [2] , и уже не сомневалась, что нашла любовь моей жизни. Хьюго тоже был красивым и обаятельным, но еще добрым, и романтичным, из богатой семьи, и не хотел мальчиков, других девочек или кого-то еще. Хьюго хотел только меня. Но его семья пришла в ужас, узнав, что он собирается жениться на франко-кубинской дочери пианиста-бабника, и Хьюго остался без наследства. Любовь, однако, покоряет все. Во всяком случае, на какое-то время, и у тебя в голове, если не приглядываться. Но уже в нашу брачную ночь стало ясно, что ни один из нас не знал, а что мы, черт побери, делаем. Все равно, что играть в «прикрепи ослу хвост» в темноте. Мы не знали, что куда прикреплять, а потом не знали, что делать, после того, как прикрепили. Постепенно сообразили, что делаем неправильно, и у него получалось все лучше, но правда в том, что рано или поздно влюбленные начинают хотеть чего-то еще. В вине всегда есть капля яда.

Хьюго был самым добрым и понимающим мужчиной в истории вселенной, и через какое-то время эти доброта и понимание начали действовать мне на нервы. Тихий голос продолжал нашептывать у меня в голове. Это совсем не то. Он невероятно мил, но это не то, что ты искала. Я все больше и больше нервничала.

Хьюго так волновался, знакомя меня со своим старым профессором из Колумбийского университета, человеком, которого боготворил, автора бестселлеров, поверхностных, как высыхающая лужа. Но я обнаружила, что и меня тянет к этому человеку. Одно вело к другому. Но в критический момент, когда я уже лежала обнаженная и беспомощная, под героем моего мужа, великого человека внезапно начала грызть совесть. «Нет, – сказал он, – нельзя. Я не могу».

«Ты не можешь изменить своей жене? – спросила я. – Это так благородно с твоей стороны».

«Нет, – ответил он, – дело в другом. Я не чувствую себя вправе изменять моей любовнице».

Вот так унизительно закончилась моя первая попытка измены. Этот напыщенный старый козел хотел меня не настолько сильно, чтобы изменить со мной женщине, с которой изменял жене.

И я попыталась еще сильнее любить своего мужа. Сложностей с этим не было никаких. Просто этого мне не хватало. Я ощущала потребность в чем-то еще. В ком-то другом. В ком-то старом. Я знаю. Знаю. Привет Фрейду. Но есть гигантская пропасть между тем, что ты интеллектуально понимаешь по части своих мотивов, и тем, что ты делаешь в жизни.