Андерманир штук
Шрифт:
А «отлично» почему не требовалось… да потому, что к третьему курсу спрос на его речевые способности обозначился из тех кругов, которым безразличны отметки сотрудничающих с ними. Они, круги эти, вполне и сами могли повлиять на отметки в случае необходимости.
Его тогда вызвали в первый отдел и попросили оказать посильную помощь в одном скользком деле: нужно было «разговорить» кого-то из сокурсников, подозревавшегося в связях с иностранцами. Крепких связей там никаких не оказалось, а случайными круги не интересовались, но работой Демонстратнера остались довольны и предложили ему постоянное сотрудничество. Он хотел было ускользнуть – не из принципиальных соображений, а скорее на всякий случай, но его так хвалили, что он согласился. Отныне учиться ему нужно было только для того, чтобы «находиться в среде» – и он «находился в среде», пока
Когда Демонстратнер, альтернативно увлекшись «тонкими энергиями», уволился из своего КБ по собственному желанию, его на время потеряли. Но он знал, что это на время, и попытался использовать время на полную катушку. С помощью Коли он успел сделать программу, выступить с ней раз пятьдесят и прийти на первую встречу в НИИЧР. Тут-то все немножко и запуталось в его жизни.
Первая встреча в НИИЧР – с загадочным и жестким Иваном Ивановичем – вызвала у Демонстратнера недоумение. Иван Иванович, скорее всего, представлял те же круги, что и он сам, но темой их разговора это не стало – и получилась какая-то странность: Демонстратнеру угрожали из учреждения, где он был своим! Но в том-то и дело, что был… да сплыл. Сплыл оттуда, откуда не сплывают. И Демонстратнер чуть-чуть напрягся. Однако, как выяснилось впоследствии, – зря.
Бесконтрольно поприходить в НИИЧР ему дали раз пять, а потом позвонили. Пригласили. Поулыбались стремительным переменам в его жизни. Сообщили, что немножко – «вполглаза» – наблюдали за его сложными эволюциями. И – предложили относиться к институту мозга как к новой «среде», что было для Демонстратнера гром среди ясного неба. Оказывается, это не Ивану Ивановичу предстояло следить за ним, а ему за Иваном Ивановичем. Ситуация становилась забавной. Конечно, тот факт, что он должен был следить за Иваном Ивановичем отнюдь и отнюдь не исключал того факта, что Иван Иванович должен был следить за ним, но такое равновесие, понятно, нравилось ему больше, чем изначальный перевес сил на стороне противника.
Впрочем, следить за Иваном Ивановичем конкретно Демонстратнеру не очень удавалось: пути их не пересекались. Однако сведения о других сотрудниках института мозга он поставлять не забывал – правда, в довольно вялом режиме. Не то НИИЧР не особенно интересовал демонстратнеровских кураторов, не то время пока не настало.
Самого же Демонстратнера изучали в НИИЧР странно. Сначала он было размечтался, что его – как тех, кого он видел в других отделах, когда Коля Петров показывал ему, где что в институте мозга находится, – тоже посадят в сложной конструкции кресло и облепят датчиками, но Алеша Попович работал с ним совсем по-другому: он расхохотался, узнав, что Демонстратнер так уважает датчики, и объяснил, что до датчиков еще далеко.
Забыть пришлось пока и о кресле сложной конструкции – Демонстратнера посадили на обыкновенный стул и, не подключив к нему просто-таки вообще ничего (несмотря на Алешины объяснения, это показалось ему унизительным), просили то отвечать на вопросы, то следовать всяким указаниям – например, говорить что в голову взбредет… Произносимое, правда, записывалось на диктофон – «для последующей работы с материалом», но, по мнению Демонстратнера, вульгарный диктофон не мог иметь отношения к высокой науке.
Один из постоянных экспериментов – на него в отделе, видимо, обращали особое внимание и предавались ему с особой страстью, – заключался в том, чтобы выявлять ассоциативные поля Демонстратнера. Предлагались слова, которым надо было – не задумываясь – сопоставить любые другие слова или цепочки слов: их, в свою очередь, следовало достроить до имеющего смысл целого. Многие задания имели характер тестов: тогда от Демонстратнера требовалось просто отвечать на огромное количество вопросов – тоже не задумываясь. Когда задания подобного типа настолько перестали интересовать его, что, машинально выполняя их, он то и дело принимался думать о совершенно посторонних вещах, Алеша Попович наконец пообещал перевести его в ближайшее время на детектор лжи. Демонстратнер взбодрился, предвкушая, что вот тут-то как раз и начнется самое интересное, однако ничего интересного не случилось: по условиям эксперимента, самому ему, оказывается, не полагалось знать, когда детектор лжи регистрирует, что произносимое Демонстратнером есть правда, когда – что ложь. «Зачем Вам это знать? – смеялся Алеша Попович. – Кому уж как не Вам известно, правду Вы говорите или лжете!» Тут, кстати, Алеша Попович ошибался: Демонстратнер давно уже понятия не имел, где правда, где ложь, но Алеше Поповичу, разумеется, в этом не признавался. Забавно было бы узнать, что из его вранья детектор лжи считает правдой!
С детектором лжи Демонстратнер работал несколько месяцев, перепробовав все известные ему речевые жанры: от собственной биографии, всякий раз при очередном пересказе получавшейся непохожей ни на один из предшествующих вариантов, до анекдотов, выдаваемых им за случаи из собственной жизни.
Наконец настало время датчиков – особой радости, увы, не принесших: эти металлические штучки, которые сажались ему на разные части тела и которые должны были регистрировать всё подряд, скоро перестали замечаться им – и Демонстратнеру сделалось так же скучно, как и на обыкновенном стуле или в обществе детектора лжи. Исследуемый не понимал ни целей исследования, ни его структуры, ни тем более собственной роли во всем этом: с таким же успехом вместо него можно было бы изучать кого угодно. Но Алеша Попович продолжал называть его «феноменом» и выражать радость от того, что с Демонстратнером поручили работать именно ему. Впрочем, был Алеша Попович хитрован, и раскрутить его на какой-нибудь разговор по душам казалось Демонстратнеру невозможным. Только однажды это удалось – правда, Демонстратнер в конце концов пожалел об удавшемся: Алеша Попович, улыбаясь безмятежной своей улыбкой ученого, произносил вещи, по поводу которых не очень понятно было – нравятся они Демонстратнеру или нет.
«Вы же, дорогой мой человек, – соловьем-разбойником заливался перед ним Алеша Попович, – уникум, говорю Вам это без всякого преувеличения. Этики для Вас не существует вообще, да и на что она Вам, по чести-то говоря? С такой степенью приспособляемости к окружающей среде, как у Вас, иметь этику было бы попросту баловством! Это как жабе иметь постоянную температуру тела… зачем ей она? Если жаба все равно подстраивается под температуру окружающей среды – когда бы ей этою постоянной температурой воспользоваться? Вы жаба, друг мой, жаба от этики, шедевр природы.
Когда начитанный Коля Петров вел меня на Ваше выступление, он представил мне Вас как человека без свойств… Музиля знаете? Нет, конечно, но его все сейчас читают, так надо – вот и Коля Петров читает. Но Коля Петров ничего не понимает! Это Вы-то – человек без свойств? Вы человек со всеми свойствами, Вы не один человек, Вы все люди сразу, Вы умеете быть – любым: каким обстоятельства потребуют – таким Вы и будете, и каждая Ваша ипостась – Вы подлинный! Ибо все, что Вы ни скажете, все, что Вы ни сделаете – все одно вранье, Вы следите за ходом моей мысли?… в Вас правды – ни на вздох, ни на пол-интонации… фе-но-ме-наль-но! Само понятие „правда“ в Вашем присутствии утрачивает смысл, правды возле Вас – в Вас самом! – размножаются, как кролики, мир перестает быть бинарной системой, „да“ и „нет“ исчезают, день отныне не сменяется ночью, прекращаются морские приливы и отливы, земля останавливается… и все это делаете Вы, Борис Никодимович! Вы стерли противоречия, мановением руки установили гармонию – тоскливейшее из всех возможных состояний мира, Вы бог, я преклоняюсь перед Вами.
Я наблюдал за тем, как натренировано на сегодняшний день Ваше тело. Допускаю, что наедине с собой Вы можете быть и другим, но в полевых условиях – а Вы здесь у нас пребываете все-таки в полевых условиях – оно слушается Вас беспрекословно. Ваше тело реагирует одинаково – на всё, это какое-то чудо физиологическое. Как потрясающе Вы умеете владеть собой! Я не видел – да боюсь, что и никто не видел, – ничего подобного, Борис Никодимович: Вы способны заставить себя испытывать комфорт в любой ситуации… я постоянно пытаюсь вывести Вас из равновесия, но это удается мне лишь на тысячную долю секунды – и тут же душа Ваша, как ванька-встанька, возвращается в прежнее положение – б-е-з-м-я-т-е-ж-н-о-с-т-и, и при этом Вашим нервным окончаниям, Вашим мышцам, Вашим мускулам, Вашим кровеносным сосудам – им все равно, что Вы испытываете… нет, не так, они не дают Вам ничего испытывать. Любой импульс, поступающий изнутри, гасится на поверхности, любой импульс, поступающий с поверхности, – гасится внутри. Вы какой-то просто унус мундус юнговский, в котором материя и психика не различаются! Я, ей-богу, не знаю, сколько лет мне потребуется на разгадку „феномена Ратнера“, но, если я разгадаю ее – и если еще не будет слишком поздно, тогда…»