Андрей Первозванный. Опыт небиографического жизнеописания
Шрифт:
Епифаний прижал свиток к груди:
— Нет, Фома, я хочу сначала сам в этом убедиться. Никакой ереси я оттуда ни за что не позаимствую, поверь. А если окажется, что там много ценных сведений об апостоле, то это мне очень поможет. Ты же знаешь, что в Церкви до сих пор нет православного жития основателя нашей патриаршей кафедры.
— Хорошо. Возьми на несколько дней. И раз тебя так увлекают апокрифы, то могу посоветовать тебе кое-что ещё. — И Фома поманил за собой Епифания, удаляясь в соседний зал.
Впрочем, апокрифы никогда особенно не интересовали Епифания, который знал, что они хранились в Патриаршей библиотеке, но не стремился использовать их
Между тем в Институте древнерусской культуры апокрифами занимался целый отдел, состоящий из учёных мужей, не менее учёных дам и прелестных барышень. Никифоров прилегал в основном к последним, но иногда прибегал к помощи почтенных апокрифоведок.
— Что же говорят апокрифы об апостоле Андрее? — обратился он к одной из них, Елизавете Андриановне, благообразной старушке, внучке царского министра.
— Почти ничего. Конечно, кроме тех, которые были целиком ему посвящены, — отвечала та, закутываясь в шаль. — С чего вдруг вас заинтересовал именно Андрей? У вас же другая тема, Лев Ильич.
— Да это я с Фоменко поспорил… Хочу уесть его каким-нибудь апокрифическим фактиком. Не посмотрите в своих справочниках, а? — И тут Никифоров поставил на стол Елизавете Андриановне бутылку бальзама, до коих она была большая охотница.
— Это вам. К чаю. Вот, — сказал он и придвинул бутылку ближе к ней.
— Да что вы, Лев Ильич! — растрогалась Елизавета Андриановна. — Это лишнее. Ну да ладно, посмотрю специально для вас. Недавно коллеги прислали мне роскошное французское издание, из «Библиотеки Плеяд», между прочим. Там есть всё, и с отличным указателем имён, составленным Севером Войку — галантнейший мужчина, даром что в Ватиканской библиотеке работает. Минуточку…
Учёная дама привстала в кресле и сняла с полки два изящных тома в тёмном переплёте с золотыми закладочками:
— Это собрание христианских апокрифов во французском переводе. Давайте поищем вашего Андрея… Так, записывайте. Во-первых, в «Псевдо-Клементинах»: это целый греческий роман о жизни и проповеди апостола Петра, приписанный его ученику Клименту Римскому, но на самом деле созданный в третьем или даже четвёртом веке. Вот что в «Псевдо-Клементинах» Пётр рассказывает о своём детстве, то есть и о детстве Андрея тоже: «Действительно, что касается меня и Андрея, моего брата по крови и по Богу, то с юности мы не только воспитывались как сироты, но и по причине нашей бедности и нашего убогого состояния мы приучились трудиться, и поэтому теперь мы легко переносим перипетии странствий». Это я вам с французского перевела. Оригинал греческий, но в основном текст сохранился в латинских переводах. Вы записываете?
— Да-да, спасибо. Теперь мне ясно, откуда у Епифания Монаха взялся сюжет о бедности Петра и Андрея.
— Так вы уже и до этого чудака Епифания добрались? Слушайте дальше.
— Отлично! А что бы эта тарабарщина могла значить?
— Ну уж этого никто не знает. Как говорится, квазисемитизмы… Смотрим ещё. «Проповедь о жизни Иисуса и Его любви к апостолам», приписывается Еводию Римскому, жившему в первом веке, в действительности же написана по-коптски в седьмом, сохранилась во фрагментах трёх рукописей. После умножения пяти хлебов Андрей приходит к Иисусу и говорит: «Учитель, Иуда не взял свою часть из этих хлебов, когда Ты раздавал их народу».
— А вот это уже совсем интересно, хотя и похоже больше на предание о Тайной вечери, — сказал Никифоров. — Прямое указание на связь Андрея и Иуды… Нет ли чего-нибудь ещё?
— Есть. «Послание апостолов», написано по-гречески в шестидесятые годы второго века, но целиком сохранилось только по-эфиопски, есть латинские и коптские фрагменты. Здесь одно из явлений воскресшего Иисуса ученикам сопровождается такими Его словами, обращёнными к апостолам: «Пётр, вложи свою руку в отверстие в Моих руках. Ты, Фома, — в Мой бок. А ты, Андрей, посмотри, наступает ли Моя нога на землю и оставляет ли она след. Ибо сказано у пророка, что бес не оставляет следа на земле». Что касается беса, то здесь имеется в виду эпизод из четырнадцатой главы Книги пророка Даниила. Чтобы уличить в обмане жрецов идола Вила, тайком съедающих подношения ему, Даниил посыпал пеплом пол в святилище, а жрецы с жёнами и детьми, которые пробрались туда ночью через потайной ход, наследили, чем и выдали себя. Потому что бес Вил не мог оставить тех следов. Помню, благочестивые бабушки рассказывали мне, что бес Вил — это не кто иной, как Владимир Ильич Ленин…
При этих словах в комнату, где сидела Елизавета Андриановна, вошёл Фоменко с очередным факсом в руках.
— Бесы-то не оставляют, а вот Лев Ильич ещё как наследил, — произнёс он, чему-то улыбаясь. — Неужели я бы не догадался, что ты пойдёшь консультироваться к Елизавете Андриановне?
Никифоров, ничуть не смутившись, развернулся в его сторону и закрыл собой стоявшую на столе бутылку бальзама.
— Да мало ли какие у нас тут могут быть дела. Мы, кстати, обсуждали с Елизаветой Андриановной защиту Троицкого и решили…
— Вот чего вам тут не хватало! — потряс бумагой Фоменко. — Никем до сих пор не изданное апокрифическое житие апостола Андрея. Анонимное. Снова отец Ампелий прислал, но только начало. Сверено им по трём рукописям шестнадцатого века, на которые раньше почти не обращали внимания. К одной из них Ампелия недавно допустили в Иверском монастыре на Афоне.
— Очень уж поздние рукописи, — засомневался Никифоров.
— Поздние. Да и сам текст, судя по языку и приведённым географическим сведениям — никак не ранее десятого-одиннадцатого века. При этом автор явно был знаком с Епифаниевым житием, но многие детали больше нигде не встречаются. Даже в повествовании о палестинской жизни апостола он умудряется и переработать евангельский текст, и обогатить его массой апокрифических подробностей. Смотрите сами. — И Фоменко положил перед Елизаветой Андриановной свой афонский свиток: