Андрей Рублев

Северный Павел

– Напраслину плетешь.

– Сущую правду сказываю. Твой Левонтий письменную о сем мне запись учинил, когда приказал его как холопа в холодной бане отлупцевать вожжами. Из жадности к властолюбию, Юрий, несуразности творишь. Зависть тебя вконец изглодала. Душит тебя злоба на Василия, что он вместо тебя Москвой владеет. Не снюхивайся с Ордой. Хану Эдигею про Василия через баскаков напраслины не нашептывай. Пока словом тебя увещеваю. Не забывай, что наш батюшка с отцом Сергием порешили, кому из нас на каком уделе сидеть. Чать, понятно сказал?

– Никак, грозишь?

– Добром, но с твердостью упреждаю. Междоусобицу тебе с Василием не дозволим. Боярам своим втолкуй, чтобы с недобрыми

замыслами в Можайской земле не объявлялись, потому прикажу всякого из них, как волчьих щенят, душить и топить.

Князь Юрий, слушая брата, оторопел. Спросил:

– Что с тобой, Андрюша? Напраслину на меня возводишь!

– Князь Андрей я для тебя с сей минуты.

– Андрюша, я супротив тебя зла не затаиваю.

– Против Василия в тебе зло, а он наш брат.

Андрей встал и шагнул к двери.

– Погоди!

– Все высказал. Княгине Марфе скажи, чтоб помалкивала, да напомни, что она только гостья великой княгини Софьи Витовтовны.

Дверь отворилась, и в палату вошел великий князь Василий.

– Вот вы где. Насилу нашел вас. Тебя, Юрий, женка ищет. Хочет проститься. Наша матушка велела Марфе домой ехать.

– Сам тоже поеду. Нагостились.

– Тебе виднее. Матушка поведала мне твое пожелание о живописцах. Я велел игумену Александру послать в Звенигород Даниила Черного и Андрея Рублева. Помощников им сам добрых найди в уделе. Иконников чествуй, потому во славу Господа красоту росписи кладут. Андрюша, не раздумал со мной по Москве верхом прогуляться? Денек в самый раз.

– Когда поедем?

– Проводим Юрия и подадимся…

Глава шестая

1

На землю снова падали желтые листья.

Андрей с Даниилом встретили в Звенигороде вторую осень. Затянулось их житье из-за разной недужности. То у Даниила распухали суставы пальцев, то Андрей отлеживался, с трудом перемогая головную боль. Порученная им работа наконец подошла к концу. В Городке в Успенском соборе люди молятся, окруженные стенами в росписи библейских преданий. Видят старца Варлаама, поучающего в пустыне языческого царевича Иосафа. Встретив отшельника, царевич, просвещенный им, принимает от него крещение. В своей стране царевич вводит христианство и постепенно постигает, что доступные ему мирские радости, власть над народом и богатства не облагораживают его, и он, отказавшись от всего, уходит в пустыню, где от встречи с Варлаамом сумел отыскать в себе справедливость.

Молящиеся знают историю Варлаама и Иосафа и не сразу понимают, почему живописцы поместили ее на самом видном месте, хотя некоторые догадываются, что сделано это неспроста и, видимо, сотворители росписи кое-что узнали про несправедливость хозяина удела.

Иконники совсем не по-привычному для молящихся толкуют и облики святых Флора и Лавра. На Руси их почитают в народе как покровителей воинов и коней, на иконах они писаны всегда в ратных доспехах, но Андрей с Даниилом, будто пребывая в неведении, позабыв об этом, изобразили святых задумчивыми юношами с лучистыми добрыми взглядами и совсем не с волевыми и суровыми ликами.

Заставляет мирян задумываться и сценка, на которой монах, старец Пахомий, смиренно склоняет голову перед голубоглазым ангелом, простирающим руку к небесам, как бы стараясь успокоить и ободрить старца. Незабываемо убедительно передано ласковое добролюбие ангела к грешному человеку. Андрей, создавая эту роспись, надеялся внушить всем, кто ее увидит, что праведность человека в земной жизни и иная, никому не ведомая «вечная жизнь» неразрывны в своей слитности, что только в искренней чистоте помыслов скрывается залог человеческого бессмертия.

Горят,

живут, поют в Успенском соборе вдохновенные светозарные бирюзовые, небесно-голубые, розоватые и золотистые краски, оставленные на века Андреем, в котором так сильна страстность живописного вдохновения.

Андрей и Даниил видели, как верующие не сводили восторженных взглядов с настенной росписи. Молящиеся не боялись рассматривать изображения старцев и святых, не видя их привычных беспощадных, карающих, исступленных взглядов.

Но живописцы увидели и другое – гнев князя Юрия. Не такую роспись ожидал он увидеть на стенах своих соборов. Суровыми, устрашающими должны были быть персонажи библейских сказаний. Надобно князю, чтобы они своими обликами, жестами и колючестью глаз внушали трепет, чтобы верующие боялись лишний раз поднимать на них глаза. Князь был недоволен работой изографов, и хотя не высказал им своего недовольства, но по бледности его лица они поняли, как нелегко ему скрыть свой гнев. Князь не глуп, догадался, что, изобразив невинные с виду сюжеты библейских сказаний, иконники намекнули ему о его греховной несправедливости в житейском обиходе. Виновником неудачных росписей князь считает скупого на слова и на улыбки Андрея Рублева, возомнившего себя умником-разумником после похвал, полученных за иконы в Благовещенском соборе.

Однако верующие довольны, глядя на росписи, они обзаводятся надеждой на возможное в их жизни милосердие всевышних божественных сил.

Такова же по силе воздействия на верующих и роспись Рождественского собора в Сторожевском монастыре. В свежих красках торжественная радость красоты, сотворенной человеком.

Для собора Рождества Андрей с Даниилом написали иконы звенигородского чина. Всего семь икон, которым отдано все доступное художникам вдохновение. Лики изображенных на них святых и Христа, именуемого народом Спасом, способны потрясать. Семь икон, могущих цветом красок убедить верующих в том, что Бог для Руси не может быть карающим, а может быть только милосердным…

Нерадостно прожил это время и князь Юрий. Скончалась любимая мать, княгиня Евдокия! А летом, когда начала колоситься рожь, схоронили игумена Сторожевского монастыря, девяностолетнего Савву.

Князь не видит больше укоризненного взгляда сурового монаха, постигшего праведность жизни рядом со своим учителем Сергием Радонежским. Савва частенько призывал Юрия не забывать о поучениях и наставлениях крестного отца. Во взгляде Саввы для князя не было тепла. Юрию всегда казалось, что Савва знал все его помыслы.

Смерть матери окончательно оборвала родственную связь с братом Василием. Лишившись возможности часто навещать Москву, Юрий вынужден был довольствоваться слухами, получаемыми от московских соглядатаев. Слухи утверждали, что князь Василий после смерти матери стал молчаливым и набожным, скрывая за этим врожденную хитрость. Юрию было известно, что некоторые из бояр советуют налаживать добрые отношения с Ордой, откупаясь подарками, мол, хан Эдигей начинает терять терпение, недоволен всякими самовольностями Василия, что Орда хочет покорности ханской воле и опять грозит нашествием. Сторонники же сближения с Литвой увещевали Василия не обращать внимания на угрозы Орды, а добиваться крепкого союза с князем Витовтом. А когда тот опять начал отбирать у Новгорода куски исконной земли, Василий затеял спор с тестем. Спор загорался, и у князя Юрия нежданно появилась надежда, что этот спор не закончится миром, и тогда он сможет воспользоваться моментом и вырвать власть из рук Василия. Ратные силы Москвы и Литвы уже стояли друг против друга, но идти в битву остерегались. Князья не скупились на взаимные упреки и, выискивая пути к примирению, тянули время…