Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя
Шрифт:
— Никогда не рассказывай никому и сам не слушай антисоветских анекдотов!.. А не то к тебе подведут агента, а таковым может оказаться твой лучший друг, и ты загремишь в лагерь по контрреволюционной статье…
Как я позже узнал, в МГИМО такие истории бывали. Хотя бы с будущим профессором-американистом, ныне покойным Николаем Яковлевым, сыном маршала артиллерии Н. Яковлева. Только то обстоятельство, что его отец был любимцем Сталина, спасло его, студента МГИМО, от репрессий за якобы антисоветские разговоры и «создание нелегальной антисоветской организации». Его не посадили, а только исключили из КПСС, и он стал на всю жизнь «невыездным».
В эту «организацию» входили, очевидно, те, кто его слушал. Всех наказали
Но возвратимся к Андропову. Он вообще поражал меня своей эрудицией, реалистическим подходом к жизни, умением ценить юмор и иронизировать. У него была мгновенная реакция на мысль собеседника. Тогда он был еще физически очень крепок. Женя Калгин рассказывал мне о Юрии Владимировиче, что он с утра занимается сорок минут физзарядкой, а поздно вечером, возвращаясь с работы, делал десять тысяч шагов самым энергичным образом по дорожкам сада, разбитого вокруг его дачи на высоком берегу Москвы-реки. Иногда дежурному «прикрепленному», как назывались в 9-м управлении персональные охранники, бывало трудно угнаться за председателем комитета.
Спал тогда Андропов каждую ночь на даче, в любой сезон, с настежь открытым окном. Полчаса, которые он ехал на своем ЗИЛе от дачи до первого подъезда на Лубянке, он сидел не в глубине машины, а на откидном сиденье при полуопущенном боковом окне…
И вот такой человек пригласил меня теперь к себе в помощники по политбюро. Как можно было отказаться от работы рядом со столь необыкновенной личностью?!
Куда летел ржавый паровоз?
После сделанного Андроповым предложения, не скрою, я пребывал в несколько отрешенном от жизни состоянии. Прошел Первомай, отзвонили в тостах за столом бокалы на профессиональном празднике — Дне печати 5 мая, который сообща отмечали в академии все аспиранты-журналисты. Друзья по-прежнему обменивались мнениями по поводу удачного или неудачного распределения выпускников. Спрашивали и меня о том, где мне назначено трудиться, но я и сам ничего не знал. Уверенности в том, что я пройду все фильтры и барьеры для работы в аппарате, отнюдь не было. Поэтому только отшучивался — на наш век чернил хватит!
Наконец, 11 мая вечером мне позвонил домой адъютант Юрия Владимировича Евгений Иванович Калгин. Без долгих предисловий он задал вопрос: «Игорь Елисеевич, можете завтра выйти на работу? Решение состоялось…»
В душе что-то екнуло, и я ответил, что могу.
Калгин спросил еще, во сколько я хотел бы приехать в здание на площади Дзержинского? Я выяснил у него, что Юрий Владимирович приезжает к девяти утра, а мне, ответил я Жене, хотелось бы прибыть за полчаса до него.
— Тогда машина номер такой-то будет ждать у вашего дома в семь пятьдесят. Она доставит к первому подъезду. Там я вас встречу…
В половине девятого утра я входил в первый подъезд. Этот парадный вход в КГБ находится в самом центре единого здания, выходившего тогда на площадь Дзержинского двумя разными фасадами. Одна половина принадлежала дому, построенному в конце XIX века на Лубянской площади для страхового общества «Россия». В 70-х годах XX века он оставался еще в первоначальном купеческом образе и был грязно-серого цвета. Это здание и заняла ЧК в 1918 году. Встык к фасаду старинного здания был пристроен на целый квартал огромный новый дом сталинской архитектуры, спроектированный для МВД академиком Алексеем Щусевым. Он был возведен очень быстро пленными немцами в конце 40-х годов, после Победы над Германией. Я видел, как росла эта стройка в послевоенные годы, когда частенько проходил мимо нее в Политехнический музей, где у нас иногда проводились школьные занятия по физике и химии. Разумеется, у меня тогда и в самых фантастических снах не возникало диких предположений, что через двадцать пять лет в этом здании один из больших
Большой новый дом тянулся от старинного здания страхового общества «Россия» до Фуркасовского переулка и смотрел длинной стороной на Мясницкую улицу. Все три стороны его фасада были радостного желтого цвета, как у соцветий одуванчика. Это здание перекрыло собой ту часть Малой Лубянской улицы, которая идет параллельно Сретенке и выходит на Лубянскую площадь к водоразборному фонтану. Вместо фонтана в центре площади встал в 1958 году «железный Феликс» — памятник первому председателю Всероссийской чрезвычайной комиссии Феликсу Дзержинскому.
Первый подъезд, к которому 12 мая 1973 года доставил меня автомобиль, находился на стыке двух разных фасадов, и вид из него открывался прямо на бронзовую спину статуи Дзержинского. В 80-х годах XX века унылый серый фасад бывшего общества «Россия» был приведен в архитектурное соответствие и цветовое единообразие с творением великого русского архитектора Щусева. Не знаю, были ли расстреляны эти несчастные военнопленные-строители после завершения своей работы, чтобы не унесли они когда-нибудь в свою Германию поэтажные планы новой штаб-квартиры МГБ и МВД, ее подвалов. Во всяком случае, в те страшные годы даже своих невинных граждан обитатели дома страхового общества «Россия» в массовом порядке объявляли шпионами и отправляли в концлагеря при стройках секретных атомных предприятий.
Как обладателей особых секретов, по завершении строек атомных и других подобных объектов их вместе с солдатами и младшими офицерами строительных батальонов Советской армии — свободными гражданами, также участвовавшими в строительстве, — без суда отправляли десятками тысяч в самые глухие, тупиковые зоны ГУЛАГа на Колыме. Лишь немногие вышли оттуда живыми…
Разумеется, все эти тяжелые страницы нашей истории стали открываться мне, как и всей стране, только в годы гласности, особенно после провала путча ГКЧП. До того, даже работая в этом здании, было опасно интересоваться его мрачной историей.
…В то самое первое мое утро на Лубянке один из двух прапорщиков, стоявших внутри первого подъезда, помог мне отворить тяжеленнейшую дубовую дверь с декоративными решетками из литой бронзы. В каждой из двух створок двери было по оконцу, затянутому зеленым репсом. Через эти оконца прапорщики могли наблюдать, кто подъехал к зданию. Каких-либо дополнительных дверей или стальных подвижных решеток, страхующих блокирование входа на случай чрезвычайных ситуаций или действий рвущейся в здание толпы, не было. После того, что показывалось в иностранных детективных фильмах о захудалых резидентурах и логовах Джеймсов Бондов, такая непредусмотрительность удивляла. В высоком мраморном зале, куда спускалась широкая дворцовая лестница с красной ковровой дорожкой, я сначала не заметил Калгина. Он сам приблизился ко мне из дальнего угла метрах в двадцати от меня.
После взаимного приветствия Женя сказал с еле заметной улыбкой: «А теперь начнем нашу экскурсию!»
Для начала он объяснил, что проходить через первый подъезд, расположенный в центре фасада здания на тогдашней площади Дзержинского, имеют право, кроме председателя и его заместителей, только четверо — начальник секретариата КГБ Павел Павлович Лаптев, помощник Юрия Владимировича по комитету Евгений Дмитриевич Карпещенко, помощник по политбюро, то есть я, и бывший главный помощник Андропова и начальник его секретариата Владимир Александрович Крючков. Крючков теперь был первым заместителем начальника внешней разведки Мортина, и все ждали, что он скоро займет место своего шефа, специально «подсаженный» для этого Андроповым в ПГУ. Разумеется, добавил Калгин, если к Юрию Владимировичу на прием приезжают члены ЦК, министры, послы и директора институтов Академии наук, то встречают их также в первом подъезде.