Ангел бездны

Бордаж Пьер

Чудо-бомба, мощностью по меньшей мере в десять тонн, взорвалась примерно в трехстах метрах от его дома и снесла весь квартал в радиусе полукилометра. Она пробила воронку больше, чем лунный кратер, и уложила на месте три или четыре тысячи жителей – невозможно было ни точно сосчитать количество убитых, ни собрать воедино куски тел. И если бы официальные представители единой Европы не клялись всем святым, что сторонники Джихада во всеуслышание отказались от применения ядерного оружия (перед самой войной дипломаты, собравшиеся в Мумбаи, в Индии, вырвали у них договор о неприменении оружия массового поражения), можно было бы подумать, что это был блиц-визит ядерной бомбы.

Пиб выбрался из-под обломков дома на рассвете, задолго до прибытия спасателей.

Он машинально задерживал дыхание, чтобы не вдыхать радиоактивные частицы, излучаемые истощенным ураном. Ему повстречались какие-то потерянные, молчаливые люди, они были до того оглушены взрывом, что не могли ни стонать, ни плакать. Подобно ему, они не чувствовали своего тела, это были зомби, живые мертвецы. Пиб не стал выяснять, отлетела голова Мари-Анн от тела или нет. Вылезшие из орбит, остановившиеся глаза сестры не оставляли сомнения, что ее хрупкая жизнь прервалась под тоннами строительного мусора. Точно так же и родители затихли навсегда, истертые в порошок в самый разгар своих ночных развлечений. По идее, он должен был бы обрадоваться освобождению из-под их опеки: наконец-то он – дитя улицы, один из новобранцев армии сирот бобмежки. Но он не испытывал ни грусти, ни радости, только слышал кошмарный грохот, чувствовал, как какие-то раскаленные иглы пронзают его барабанные перепонки, как чьи-то гигантские челюсти сжимают ему горло и грудь, а на шее, плечах и руках слезает обгоревшая кожа. Он понял, что потерял пижамные брюки, когда какая-то женщина в белом комбинезоне, спасательница, двигавшаяся словно под гипнозом, повязала ему на бедра махровое полотенце с вышитой красной пикой. Его подвели к машине скорой помощи, в которой невыспавшийся ворчливый врач осмотрел его с головы до ног, после чего ему помазали все ссадины и ожоги какой-то едкой жидкостью, заставили его проглотить какие-то мерзкие пилюли и, бросив поверх тела одеяло, оставили вместе с остальными уцелевшими от бомбежки – мужчинами и женщинами всех возрастов, лежавшими в полной прострации.

«Подонки» появились вскоре после спасателей. Три старых грузовика, обшитых железом, грохоча перегретыми моторами и истошно визжа тормозами, остановились в нескольких метрах от машин скорой помощи. Десятки теней разбежались по руинам, словно стая воронья. Даже не взглянув на спасателей и пострадавших, юные стервятники прочесали развалины домов, извлекли из-под них немногочисленные уцелевшие вещи и сложили их в грузовики. Какая-то женщина в ночной рубашке крикнула, что они – позор Европы, людское отребье, сорняки, которые хуже, чем мусульманские плевелы. Вместо ответа один из них снял с плеча винтовку и пресек обвинения, пустив ей пулю в живот. Прострелянная навылет, женщина упала медленно, словно невесомое перышко. Спасатели далеко не сразу осмелились подойти к ней. Убийца – бритоголовый тип лет двадцати, двухметрового роста, наглый, с ног до головы обряженный в черную кожу, – не сводил с них взгляда и продолжал поигрывать винтовкой, явно наслаждаясь тем, что внушает им ужас. Спасатели положили умирающую на носилки кое-как, выдавая тем самым свой ужас. Пропитанная кровью ночная рубашка прилипла к животу, внутренностям и бедрам женщины, а ее лицо было серым, как предрассветное небо.

Сирены полицейских машин разорвали мертвую тишину. «Подонки», как по сигналу, бросились к грузовикам, побросав тяжелые вещи. На фоне их слаженных и эффективных действий беспорядочная суета спасателей становилась еще более заметной и удручающей. Тогда как у них – ни одного ненужного движения, ни одной заминки, даже у самых молодых – двенадцатилетних. Сбегая по кучам хлама с ловкостью диких кошек, они сходились у грузовиков, из глушителей которых вырывался черный пар. Их лохмотья реяли, словно паруса в тумане.

Пиб, завороженный, машинально подошел к одному из грузовиков. Он встретился глазами с бритоголовым, стрелявшим в женщину. Во взгляде парня было недоверие и злоба дикого зверя – такой взгляд Пиб видел однажды по телевизору у волка – телевидение без конца показывало передачи о животных, чтобы, как объясняла

диктор, вознести хвалу творению Господа. Самые старшие из подонков носили своего рода отличительный знак – кожаные комбинезоны со множеством металлических пластин и цепочек и пистолет или револьвер за поясом.

Покуда грабители толпились у кузова грузовика, бритоголовый направился к Пибу. Он шел, а винтовка, висевшая у него на руке, болталась в такт шагам. Обезумев от ужаса, Пиб попятился, запутался в одеяле и растянулся на обшарпанной бетонной плите. Он инстинктивно натянул пижамную куртку на голый пах. Затем, так же инстинктивно, поискал глазами родителей. Они никогда не были чрезмерно любящими, но и никогда не обращались с ним плохо. Четко обозначив область его прав, они воспитывали сына с должной суровостью, как это было предписано архангелом Михаилом, полагавшим нежность проявлением слабости. От взгляда убийцы Пиб в ужасе замер. Он не отрывал глаз от дула винтовки – мрачного глаза, который в любое мгновение может послать смерть, гораздо точнее, чем упавшая бомба, просто неминуемо. Пиб снова ужасно захотел в туалет.

– …дители… ивы?

Пиб не сразу догадался, что убийца обращается к нему. Он снова слышал звуки, но очень глухо, как будто они пробивались сквозь толщу воды.

– Твои родители живы?

Пиб, пожалуй, чересчур поспешно покачал головой и ударился виском о выступ камня. Бритоголовый засунул винтовку за пояс, диким галопом понесся к ближайшему грузовику и, прежде чем вскочить в крытый прицеп, обернулся в сторону Пиба.

– Если хочешь с нами, милости просим! – гаркнул он. – Решай сам: мы или школа Пророка!

Вой сирены заглушил его голос. Пиб очнулся, лишь когда грузовик, скрежеща осью, тронулся и рывками докатился до дальней части бульвара. Ровно в тот момент, когда две спасательницы бросились к Пибу, тот решился. Скорее это был импульс, а не сознательное решение. За него решало тело. Он вскочил и помчался к грузовику, забыв про одеяло, про полотенце и про свою наготу. За спиной Пиба что-то кричали, приказывали ему остановиться, но никто не попытался его догнать. Бритоголовый убийца перегнулся через откидной борт, схватился одной рукой за металлический выступ, а другую протянул ему. Грузовик не замедлил ход, и Пибу самому предстояло догнать его и доказать, что он может стать членом отряда «подонков». Сквозь щели в брезенте за ним наблюдали парни и девчонки: их глаза светились, как живые звезды на фальшивом небе. Ужасы и усталость предыдущей ночи давали о себе знать, вонзаясь острой болью в ноги, разрывая легкие, сводя скулы. Но за ним по пятам гналась школа Пророка с ее ужасной славой, с ежедневными молитвами в пять утра, изучением Старого и Нового Завета по три часа в день, железной дисциплиной и даже – даже! – с увечьем несчастных, застуканных на занятии онанизмом.

Обломки зданий, загромождавшие мостовую, тормозили движение грузовика. Пиб поднажал и схватил руку бритоголового парня. Затем его приподняли над землей, перекинули через бортик и втащили в грузовик сквозь болтающиеся полотнища брезента. Он рухнул на неровный вибрирующий пол. Вокруг лежал ворох какого-то хлама, виднелись чьи-то ноги, ботинки; а чуть выше – испытующие глаза на молодых лицах, выхваченных из темноты полосками проникавшего света. Насмешливые взгляды напомнили Пибу, что он предстал перед всеми без штанов и без трусов. Хотя он и был абсолютно измотан ужасным кроссом, однако сел, подтянул колени к груди, обхватил их руками и прислонился к полуразваленному столу.

– Привет, я Стеф. Некоторые зовут меня Задницей, но мне, честно говоря, больше нравится Стеф.

Примостившись на столе, девушка наклонилась к Пибу, чтобы прошептать это ему на ухо. Она была взрослой – лет четырнадцать или пятнадцать, а может, и все шестнадцать. Волосы длинные, черные, но в них топорщились более светлые густые пряди, лицо бледное, а глаза такие светлые, что казались прозрачными. Она не красилась, у нее не было ни пирсинга, ни украшений, ни сережек, ничего из всей этой дребедени, которую обычно так любят девчонки.