Ангел бездны
Шрифт:
– Мне на них плевать. Если победим, никто нас не упрекнет. Если проиграем, живыми они нас не увидят.
Фляги с водкой снова пошли по рукам. Одна дошла до него. Он отпил глоток, и спиртное пожаром разлилось по кишкам, по желудку.
– Я с вами, господин капитан, – произнес кто-то басом. – Уж лучше так, чем гнить здесь!
– Я тоже!
– Я тоже!
Двадцать лейтенантов издали восторженный вопль. Они всегда думали так же, как он. Да и солдаты тоже. Лучше уж было броситься в пекло, чем подыхать на медленном огне в грязи траншеи Сент-Андре.
Им
Он наконец увидел, как у солдат загорелись глаза, напряглись вены на шее, посуровели лица, сжались челюсти. «Медведь» начал выпускать когти и показывать клыки. По его сигналу две тысячи человек взобрались на бруствер траншеи и рассыпались по ровному полю под прикрытием ночной темноты и тумана. Им посоветовали пользоваться ножами при возможной встрече с врагами, отошедшими от своих окопов. Избегать стрельбы, чтобы не выдать наступления раньше времени. Приложить все усилия, чтобы не подорваться на дьявольской мине.
Они беспрепятственно достигли первого рва в трехстах метрах от главной траншеи, быстро обследовали его, обнаружив только крыс, которые обгладывали скелеты, сгруппировались по сто человек, выкурили по сигарете, двинулись вперед по сигналу вибраторов мобильных телефонов, преодолели несколько окопов, сменяющих друг друга через каждые двести метров, не слишком глубоких и порой защищенных кольями.
Он возглавлял эту безмолвную волну, и душа его пела от восторга. Дыхание солдат несло его вперед, придавало ему силу, которую он не ощущал уже давно. Он вновь бежал вприпрыжку по холмистой равнине своего детства, опьянев от воли и простора. Ему случалось, в возрасте шести лет, уходить из дома на три-четыре дня. Мать, женщина тихая и, видимо, слегка тронувшаяся рассудком, едва замечала, что его нет дома – в любом случае, он не слышал от нее ни единого слова упрека. Ночной холод горячил ему лоб и щеки. Как прежде.
В следующих окопах усамов тоже не оказалось. Как и мин между рядами колючей проволоки. Похоже, все эти подонки убрались в главную траншею праздновать свой дьявольский рамадан. Они беспрепятственно прошли межу Сен-Шарль, большой монолит, окруженный каменной стенкой и вкопанный в землю на расстоянии в четыре километра от каждой линии. Вокруг разрывались снаряды, однако ни легионеры, ни исламисты не хотели разрушать межевой знак. И тем, и другим был необходим этот каменный блок, чтобы ориентироваться в небытии из камня и грязи.
В следующем окопе, первом на вражеской территории, они перегруппировались. Легионеры называли его рвом Аллаха. Вырытый и оборудованный исламистами, он мало отличался от европейских фортификаций. С начала войны второй пехотный брал его раз пятьдесят и столько же раз отдавал обратно, не выдержав натиска усамов. В этой узкой трубе царил тот же запах грязи, пороха, страданий и смерти, что в траншее Сент-Андре. Впрочем, слабый аромат пряностей в холодном воздухе – кориандра, перца, кардамона – заставлял предположить, что исламистские подонки питались несколько лучше, чем воины архангела Михаила.
Лейтенанты сгрудились вокруг него, чтобы обменяться первыми впечатлениями.
– Ни единой ящерки, господин капитан, – тихо произнес ближайший к нему офицер. – Даже странно, во рву Аллаха все как будто для нас подготовлено.
– Ни одной мины! – с сильным немецким акцентом воскликнул другой. – Можно подумать, что эти ублюдки не заглядывали сюда целую вечность.
– Наверное, мины взорвались при обстрелах, – предположил третий.
– Все же эта тишина настораживает, – обронил четвертый.
Они вновь перекурили и как следует взбодрились водкой. Теперь от линии усамов их отделяли два или три километра. Глаза у всех по-прежнему блестели, но уже от усталости и тревоги. Выбравшись из рва Аллаха, они ступили на лунную почву, усеянную воронками и каркасами сгоревших танков.
Поднимаясь с пистолетом в руке по небольшому холмику, он уловил в тумане какое-то движение и какие-то звуки. Дурное предчувствие заползло ему в душу, но он отогнал его, передернув плечами. Обернувшись, он увидел, что в своем пылу значительно оторвался от солдат. Лишь четверо взбирались за ним на холм. Они шли, как один человек, словно связанные невидимой нитью. Тронутый их сплоченностью, он приветливо помахал им. И увидел в их глазах ужас.
Причину он понял, когда из тумана и темноты возникли сотни черных силуэтов.
Сотни усамов. Быть может, тысячи.
Кошмар, этим ублюдкам пришла в голову та же мысль. Наверное они тоже не выдерживали сидения в траншее. И решили сделать вылазку в ночь рамадана. Хотя весь день не пили и не ели. Слишком слабы они, чтобы драться.
Огонь ненависти сверкал в их глазах сильнее голода, сильнее любого религиозного догмата. Лица под касками были искажены изумительной яростью. Свирепостью хищников.
Он хотел подать сигнал к отступлению. Крикнуть «Медведю», чтобы быстрее возвращался в берлогу. Пробившая ему горло пуля разнесла в клочья и слова его, и грезы о славе.
За его спиной четверо солдат рухнули, как подкошенные, избавившись навсегда от всех своих страхов.
31
Удары весел заглушались шумным течением реки и грохотом грузовиков на мосту. Ветер разносил ядовитые миазмы выбросов из труб химических заводов. Сидя на носу лодки, перевозчик энергично орудовал веслом, и мускулы на его оголенных руках вздувались, как узлы на виноградной лозе. Несмотря на его усилия, лодку сносило вниз, к устью Дуная.
Пиб опасался, что суденышко камнем пойдет ко дну под тяжестью слишком многочисленных пассажиров. На пристани Зелев, полуразрушенной и изъеденной ржавчиной, в лодку погрузилось около дюжины человек в плоских шапках, с недоверчивым взглядом и замкнутыми лицами. Воротники курток у всех были подняты. Они рассчитались за переправу без единого слова, отдав деньги не перевозчику, а юному официанту из ресторана, который появился за пятнадцать минут до полуночи и потребовал у Стеф оговоренные двести евро. Пибу показалось, что другие заплатили меньше, намного меньше.