Ангел и муза
Шрифт:
Подводя черту, конферансье предложил желающим из мужской половины зала провести пробный бой с Грогги, чтобы оценить смелость Ксении Ребровой. В зале повисла неудобная для его безреберной части тишина. Фрак уже взмахнул ручками, чтобы сквозь вышколенную улыбку объявить начало, и даже выхватил из петлицы розочку, стремясь поднести ее Ксении, но тут на задних рядах встал Баталов и глухо, плавающим от ужаса голосом произнес:
— Я хочу попробовать.
Фрак остолбенел. В сценарии такая выходка не была предусмотрена.
— Молодец, мужик! — крикнул некто с другой стороны галерки.
— Камикадзе! — подвыл ему женский голосок.
— Подсадка, — добавил третий.
Кто-то в первом ряду одобрительно кивнул фраку, и тот мгновенно переписал сценарий.
— А вы имеете необходимую физическую подготовку? — уже вроде не возражал, а соблюдал формальности конферансье.
«Имею я всех вас», — зло подумал Баталов, но вслух произнес только первое слово.
— Вы спортсмен?
— Нет, я стихи сочиняю.
— Значит, вам захотелось острых ощущений?
— Нет, тупых.
— Ого! — взвизгнул по-радзински от удовольствия фрак. — Остроумие против сокрушительных ударов! Почему вы решились выйти на ринг?
Следующую фразу Денис Баталов произнес только для растерянной Ксении:
— Я люблю эту девушку и не могу позволить этому разрисованному Франкенштейну прикасаться к ней.
В зале опять зависла близкая к гробовой тишина.
— Бои без правил, любовь без правил! — огласил фрак. — Мы попросим Ксению Реброву уступить место для пробного поединка своему воздыхателю.
Слово-то нашел!
— Он же тебя убьет, — тихо сказала Ксения.
— Зато я не буду видеть того, что не хочу видеть, — ответил ей Баталов.
Грогги едко хохотнул.
— Может, мне их обоих упаковать? — предложил он конферансье.
— Сморщишься, — бросила ему Ксения.
— Тогда убери этого валидола с ринга, и будем начинать, — валидолом Дениса еще никто не называл. — И если тебе понравится, продолжим в подсобке. — Грогги похотливо облизнулся.
Баталов испытал к этому существу чувство крайнего омерзения. Страх в эти минуты в нем качественно переродился и обрел свойство отчаянной храбрости.
— С тех пор, как гориллы научились говорить, они хамят, — посвятил Денис Грогги.
Примерно через долю секунды последовал удар, оторвавший ноги Баталова от ринга и погасивший в его голове свет.
Поэт упал на цветочную поляну под безбрежным голубым небом. Некоторое время он рассматривал одну из тысяч травинок, по которой скрупулезно ползла к небу божья коровка. Чтобы определить размеры поляны, Денис сел и увидел, что рядом с ним сидит ангел, читающий книгу. Сущность ангела определялась наличием крыльев, белых одежд и просветленности всего представшего взору Баталова образа.
— Читаю ваши стихи, — пояснил ангел, не поворачивая в сторону поэта обрамленную нимбом голову.
— Но моя книга не издана! — удивился поэт.
— Это у вас, а у нас даже черновики сохраняются. В том числе музыка. У Бетховена, знаете ли, Десятая симфония хоть и не отдает революционной патетикой и больше похожа на лирическое раскаяние, значительно превосходит то, что можно услышать там, — ангел кивнул в неопределенную даль. Мне вообще больше нравится Шопен. Божественная музыка, божественные стихи — вам приходилось слышать такие похвалы?
— Позвольте поинтересоваться, как вы находите мои стихи?
— Очень хорошо, некоторые особенно, но мне иногда хочется кое-что поправить из-за спины... Неудобно вмешиваться в творческий процесс.
— Так вы — хранитель?!
— Да. Но, к сожалению, я не могу останавливать вас, когда вы совершаете опрометчивые и в том числе безрассудные поступки. Кроме того, я не могу защищать вашу любимую. Родители и не думали ее крестить.
— О! Я должен немедленно вернуться туда!
— Собственно, я вас не задерживаю, у нас еще будет вдосталь времени для беседы, но я взял на себя смелость предупредить вас о выборе.
— Я жутко не люблю это слово, от него веет демократией, лозунгами, партийной принадлежностью, карабканьем наверх к сытным кормушкам и просто обманом.
— Нет, ваш выбор — только ваш выбор. Он существует только для вас.
— И каков, простите за вульгаризм, расклад?
— Любовь или стихи.
— Неужели одно так мешает другому?
— Чаще наоборот, но дело не в этом, дело в выборе. По-другому я объяснить сейчас не могу.
— Но я уже сделал выбор, когда вышел на ринг. Когда я вижу эту девушку, жизнь обретает смысл. Даже без стихов.
— Жаль... Тогда вам туда... — взглядом указал в сторону, находящуюся за спиной Дениса: — Люди часто не знают, что для себя просят.
— Я прошу любовь.
— Может быть, вы правы, ибо настоящая любовь — это поэзия человеческих отношений. Пока она не станет прозой жизни.
— Привычка свыше нам дана, замена счастию она?
— Что-то вроде этого. Но даже — если поэзия, то облекаемая формой, она может нести разные смыслы и заряды: то нежная лирика, то возвышенная ода, то реквием...
— О! Это уже математика, а там, между прочим, девушку избивают!
— Вот это вряд ли!
— И что? Если я сделаю другой выбор, я не выйду на ринг?
— Нет, вы не войдете в автобус, в котором ее увидели. Ее не будет, но будут стихи и будут книги.
— Стихи без нее? Какие? Слава в обмен на любовь? Это же искушение! Тот ли вы, за кого я вас принимаю?
— Для меня, друг мой, это тоже искушение...
— Выходит, у судьбы есть черновик?
— Черновик есть, судьбы нет.