Ангел из Галилеи
Шрифт:
Из другой комнаты доносилось бормотание — Крусифиха истово молилась, растягивая слоги.
— Садитесь и читайте. Берите. — Донья Ара вручила мне ключи от ящика. — А я досмотрю свой сериал.
— Донья Ара, прежде еще кое-что… Скажите мне, как зовут вашего сына.
— Его до сих пор никак не зовут. Когда у меня его отняли, я не успела дать ему имя. Пока мы были в разлуке, я непрестанно взывала к нему, но всегда со словами «сын», «сыночек». Мой отец никак его не назвал, и мать тоже, возможно, думали, что, если не будут упоминать ребенка, я все забуду и прощу их. Когда сын вернулся взрослым, я спрашивала его об этом много
Я размышляла над своей статьей. Если у ангела нет имени, мне не остается ничего другого, как назвать его просто ангел из Галилеи. Это не понравится моему шефу, который предпочел бы что-нибудь более звучное, типа Лусбель или Фульгор. Или в худшем случае Орифиэль.
— А разве его зовут не Орифиэль, донья Ара?
— Орифиэль — это всего лишь одна из его масок. Он не раскрывает своего настоящего имени. Я никогда не доверяла ангелам, которые сообщают, как их зовут.
— Последний вопрос: это правда, что вам приснился бычок?
— Да, приснился, но я не хотела никого оскорбить, а меньше всех — падре Бенито.
Она уселась в кресло напротив телевизора с таким серьезным и достойным видом, как будто пришла с визитом соболезнования, и начала смотреть на серые фигуры, которые жестикулировали, но не произносили ни звука.
— Включите громкость, сеньора Ара, мне не мешает.
— Зачем? И так понятно, кто что скажет. Читайте себе спокойно.
Я вставила ключ в замок на ящике, ощущая себя человеком, срывающим седьмую печать, и начала читать Откровения Пятидесяти Трех Тетрадей, поглаживая страницы, выцветшие и ставшие похожими на пергамент от количества мусоливших их слюнявых пальцев, которые много раз их перелистывали и пробегали по строчкам.
Я распустила косу, чтобы волосы, все еще мокрые, досохли у теплой печи. Я не столько читала, сколько пыталась читать, оглушенная грохотом барабанов, раздававшимся у меня внутри.
Что же было в этом юноше, который так взволновал меня? Он был безумно красив, загадочен и далек — это больше, чем способна спокойно перенести любая женщина.
Я смотрела на часы, потом ждала, мне казалось, что прошла вечность, я смотрела опять — на самом деле не прошло и четверти часа. Очередная серия закончилась разлукой влюбленных.
— Плохая серия, — посетовала донья Ара, выключая телевизор. — Звезды с телевидения только и делают, что страдают.
В этот момент пробило полночь. «Мой ангел сейчас превратится в тыкву», — подумала я. Мышиные молитвы Крусифихи уже стихли, и Ара поглядела в щель ее полуоткрытой двери.
— Спит как убитая, — сказала она, — теперь, Мона, вы можете выйти в патио.
Я между тем вновь достала свой фотоаппарат. Хотела было спросить донью Ару, разрешит ли она мне им воспользоваться, но передумала, боясь услышать отказ. Так что я украдкой засунула его в мешок вместе с брюками и апельсинами, которые купила в «Звезде».
— Вы пойдете со мной, донья Ара?
— Лучше не надо. Я подожду здесь. Если он вас испугает, зовите меня.
— Разве он может напугать?
— Иногда, если пугается сам.
На двери не имелось замка, надо было просто толкнуть ее, чтобы она поддалась, однако рука моя никак не могла решиться на это, не подчиняясь приказам, которые посылал ей мозг. «Я должна выйти. Тот, кто находится там, всего
Это был открытый патио, три на три метра, не больше. И я увидела: он сидел на корыте, купаясь в фантастических струях лунного света.
Его голова была отклонена назад, а взгляд устремлен в светящуюся ночь, он мягко раскачивался, погруженный в неземные грезы, а уста бормотали непонятные слова.
Он был здесь, но в то же время и не был, и я довольно долго наблюдала за его трансом. Зная, что он меня не замечает, я могла свободно рассмотреть его, убедиться, что он и в самом деле неправдоподобно красив. Густые волосы цвета воронова крыла, мечтательные глаза, черные и вязкие, словно нефть, меланхоличные взмахи темных ресниц, прямой нос, полные женственные губы, с которых словно дым слетали странные звуки гипнотических мантр, тело, размером, казалось, сравнимое с телом микеланджеловского Давида, будто высеченное из темного мрамора и безмятежно купающееся в мощном потоке лунного света, словно связывающем его со звездным пространством.
— Ты видишь меня? Ты слышишь меня? — спросила я, повышая голос, но не смогла пробиться сквозь его отчужденность.
Я села рядом, а он остался невозмутим, как если бы нас разделяло стекло, прекрасный и недоступный, как статуя святого в нише, как киноактер на экране. Я созерцала его, очарованная совершенством, когда внезапно мне почудилось, что в отсутствующем взгляде сверкнула искра жестокости. Это была тень абсолютного эгоизма — она скользнула по лицу ангела и заставила меня содрогнуться, а потом ушла, снова оставив в его чертах только чистый свет, чистый покой.
Я захотела дотронуться до него. Я медленно вытянула руку, не делая резких движений, как человек, желающий поймать боязливое животное или погладить настороженную собаку, чтобы она не укусила. Мои пальцы едва коснулись его, обжегшись о кожу. «Он весь горит, у него жар», — подумала я.
Один за другим я начала обнаруживать на нем шрамы. По бедру, словно горная цепь, шла длинная темная борозда, ломаная линия разделяла правую бровь на две части, поперечная полоса тянулась по животу на уровне аппендикса, на груди, казалось, раскинулась маленькая рельефная карта, на челюсти была заметна неровная звезда, на предплечье — характерное розовое пятнышко от оспы, а на щиколотке заживала недавняя ссадина, с которой еще не отпала короста. Это были знаки, выдающие всю ту боль, которую пришлось вынести ангелу на этой земле. Кто нанес тебе эти раны, кто промывал их, кто излечил?
— Кто ненавидел тебя, ангел? Кто тебя любил? — спросила я, но его уста оставили меня без ответа, как ничего мне не открыли и рубцы на его теле.
Не знаю, как мне удалось вспомнить про журнал, про статью и фотографии. Я достала камеру, навела фокус и щелкнула. В момент, когда сверкнула вспышка, на лице ангела мелькнуло удивление, как будто ему причинили боль. Я увидела, как он закрыл лицо локтем, и ощутила ту болезненную стремительность, с которой он погрузился в реальность, как птица, подстреленная в свободном полете, как астронавт, совершивший посадку в ледяные воды океана. После он посмотрел на меня непонимающе, вскочил и начал отступать, зловещий и осторожный, как зверь, уходящий из охотничьей засады.