Ангел с черными крыльями
Шрифт:
И поскольку он был ее идолом, а не первой любовью, потому что она была еще мала для этого, ее вполне устраивало, что они живут в разных странах.
Они никогда не писали друг другу писем. Такими пустяками Тула не утруждала себя. Но он продолжал оставаться ее путеводной звездой. И это было хорошо, поскольку сознание того, что он человек нормальный, сдерживало в ней на время ее сексуальные интересы. Ей пришлось стать более разборчивой. К примеру, она не стала мстить Амалии за то, что та дружила с другими девчонками. Она не стала также мстить бабушке Сири, когда та запретила ей смотреть, как к корове подпускают быка. (Правда,
Впрочем, ее родители были такими разными. Но они понимали и уважали друг друга, и Тула знала, что ее мама пережила в детстве много трудностей — ей рассказывала об этом бабушка Эбба. Но папа Эрланд был всегда таким терпеливым по отношению к маме, утешал ее, когда у нее появлялся страх перед людьми или в памяти всплывали мучительные воспоминания.
Тула хорошо понимала, почему ее умная, прекрасная мама вышла замуж за папу Эрланда, который был не слишком умен и временами даже говорил такое, что все над ним смеялись.
Ни у кого не было таких прекрасных родителей, как у нее!
И когда Туле было одиннадцать, почти двенадцать, лет, она пережила нечто такое, что заставило ее забыть о своем решении не заниматься колдовством.
3
Тула, разгуливала достаточно свободно по окрестностям и однажды шла домой из Бергквары. Возле бергундской церкви ее остановила похоронная процессия.
Гробик был совсем маленьким. Тула знала, кто лежит в нем: восьмилетняя девочка. Ее изнасиловали и задушили в роще.
Переполох был страшный, поскольку эта девочка была не первой. За последние два года это был уже четвертый ребенок, найденный мертвым в Бергунде, Эйябю, Арабю, в окрестностях города Вехьо.
Отец, мать и все остальные строго запрещали Туле гулять одной. Но кто мог удержать ее? Она была словно лиса, рыщущая повсюду в поисках добычи. Вот и теперь дедушка Арв очень неохотно отпустил ее к родителям, строго-настрого приказав ни с кем по дороге не разговаривать. Он проводил ее через аллею, после которой начинались дома, и только последний отрезок пути был безлюдным. Дедушка сказал, чтобы она бежала со всех ног, не останавливаясь.
Тула смотрела на скорбно бредущих за гробом людей. На лице ее было написано нечто непостижимое.
Когда они проходили мимо, она склонилась перед ними в глубоком, почтительном поклоне. Но никто не догадывался, что на уме у этой красивой, нарядной девочки.
Она благополучно добралась домой — на этот раз.
Тула посещала в церкви детский хор. Мама настояла на этом, потому что у девочки был красивый голос, чистый и ясный. Но Тула противилась этому: ее совсем не привлекали спевки в бергундской церкви, где все дети с восхищением внимали учителю. И когда хору предстояло выступать в церкви, Тула постоянно оказывалась больной. Однажды ей все-таки пришлось пойти, чтобы не вызвать ни у кого подозрений, но пела она на редкость плохо. Никто не подозревал о том, что ее прошибал холодный пот, когда она стояла возле органа и смотрела на прихожан.
Дирижером и учителем пения был человек из Вехьо — один из тех несчастных, кто потерял своего ребенка таким вот жутким способом. Он был очень мягок со всеми, и это качество в совокупности с его личной трагедией делало его очень симпатичным в глазах всех. Человека этого звали Кнутссоном.
Однажды он подозвал к себе Тулу после занятий.
Она ничего не имела против. Кнутссон был таким добрым, на шее у него всегда были такие красивые галстуки. Туле они очень нравились. На этот раз шейный платок был фиолетовым, с темными и светлыми оттенками.
Положив руку на ее затылок, он погладил ее светлые волосы.
— Дорогая Тула, что же нам делать с тобой?
— Как это? — спросила она, подняв на него большие влажные глаза.
— Ты такая способная, — продолжал Кнутссон, глядя на нее своими печальными глазами.
«Это так трогательно, — подумала Тула, — горевать о потерянном ребенке. Ведь он такой видный сорокалетний мужчина, может быть, чуточку полноватый, но это ничего, в самый раз. С темными бровями над мечтательными, затуманенными — естественно, скорбью — глазами, большим чувственным ртом. Все взрослые дамы просто льнут к нему совершенно бесстыдно!»
— Ты так хорошо поешь, — продолжал он, гладя ее по волосам. — Но отказываешься выступать.
«Только в церкви», — подумала Тула, которой не нравилось, что он так гладит ее по волосам.
— Я пела в среду в Вехьо и…
— Да, да, и ты, похоже, всерьез ударилась в панику. Ты испугалась людей? А ведь ты кажешься им такой способной и красивой… Были бы у всех такие голоса!
«Как они могут думать такое про меня, если они никогда не слышали, как я пою?» — подумала она.
Он вдруг страшно задрожал. И вспотел! От него исходил такой странный запах. Такой запах был у течных коров и ревущих басом быков.
— Мне пора идти. Меня ждет мама.
— Да, конечно, — сказал он, перестав ее гладить. — Где ты живешь, Тула?
Она объяснила.
— Понятно. Нет, там я никогда не был.
— Но я еще часто бываю у дедушки в Бергкваре, — вежливо добавила Тула. — Я буду там завтра после обеда.
— Хорошо, в Бергкваре я бывал. Да, беги домой, а то мама уже заждалась, — сказал он, вытирая носовым платком вспотевшие руки. Тула заметила, что спереди у него вздулась под штанами большая шишка. Она вспомнила о парочке, на которую наткнулась в лесу год назад, и фыркнула про себя. Она благовоспитанно поклонилась ему и убежала.
Кнутссон стоял и смотрел ей вслед, на ее танцующие на ветру волосы.
Какая девочка… Самая красивая из всех! Эти округлые детские формы! Эти невинные, доверчивые глаза! Ребенок, сущий ребенок! Мягкая, полненькая, теплая… Чего стоит одно только прикосновение к ней, не говоря уже о…
Он уже мысленно запускал руки ей под одежду. Что там у нее под этим нарядным платьицем? Ощупать ее, проникнуть в нее! Она закричит. Ах, эти захватывающие крики, будящие в нем неуемную страсть! Ах, неповторимое мгновенье!