Ангелоиды сумерек
Шрифт:
– Погоди, – возразил я. – Ты же сам мне внушал, что Беттина меня из чистой прихоти подобрала! Как щенка полудохлого, простите.
– Бет искала, – возразил Хельмут. – И чем-то ты ей особо глянулся. Собой шибко красив, что ли. Или по-дзенски пуст. Или просто нахален. А когда по ее просьбе тебя стали из смерти вытягивать, то и верно – перестарались. Все четверо тебе кровь дали. Буйную, яростную, неукротимую. Она тебя изнутри бы изъела подчистую, если не дать выхода. Вот и я постарался тоже.
– Грубо говоря, вы совместили кислое с пресным,
– Теперь уж нет, – отозвался он. – Хочешь или не хочешь, но ты уж не просто спасённое от смерти двуногое, а один из сумров. Сумеречных ангелоидов. За исключением долголетия, правда. Срок я тебе указал.
– А они… вы… Кто?
– Ну, договаривайте, – произнёс Иоганн с лёгкой досадой. – Бесстрашный – а так пошло и позорно трусит.
– Вампиры, – исторг я из себя заветное слово. – Упыри. Вурдалаки. Тёмный Народ. Только гораздо более мощные, чем принято считать. Тогда, у больнички, Бет убивала. Чтоб не мучились – и с прямой пользой для себя.
– Верно, – ответил на сей раз Амадей. – С кровью и иными соками мы впитываем в себя информацию о живом существе. С молоком – о его роде и племени. И держим в себе, сколько получится. Это похоже на земное бессмертие.
– Иными соками, – раздумчиво произнёс я. – Древесными, верно, Хельм?
– Это я напоследок проверил, не ошиблись ли они в тебе, – широко ухмыльнулся он.
– Мы умеем прочесть клён по его листу, медведя – по ворсинке из его шкуры. Мы вбираем в себя всё живое, – прибавил Гарри, – и то неживое, что неким особенным образом соприкоснулось с живым. С человеческой страстью. С яростью сильного зверя. С талантом и тем умением быть собой настоящим, что присущ только малому ребенку и животному. Вот после всего этого и получаются те «лепестки информации», что видел наш пациент в зале архивов. Вечные и нетленные. Непредсказуемые в своем очаровании.
– Ну и прекрасно, – я почти оборвал его дифирамб. – Жаль только, что вы не удосужились мне показать какую-нибудь «Хатун Джоконду Овердрайв», ограничившись дыбой и плахой. Ну да, еще этот синтетический музыкальный инструмент, в котором собрана память обо всех знаменитых балалайках мира.
– Знаешь, – перехватил инициативу Амадей, – я ведь тоже так в своё время выкобенивался и поливал своих спасителей дерьмом из ушата. И понял, кстати, что это самый верный путь к их признанию. Овец тут если и любят, то одних чёрных и нестриженых. С крутыми рогами.
– Не понимаю, – вздохнул я. – Отмудохали меня по полной, пропустили через жернова… а теперь хотите иметь как сотоварища. Рыцаря, ети его. Затраченных усилий стало жалко?
– Это бы еще ладно, – снова вступил Хельм. – Поиграли, отвели душу… Тебе твой законный тридцатник с лихвой обеспечили. Иоганн, вы
– Андреас, – он вздохнул. – Насчет скотов и дерев вам растолковали без купюр и изъятий. Про то, что мы, в известном смысле, дети отца Люцифера и матери Натуры, вы вчерне также осведомлены. А знаете ли вы, кто те люди, во имя коих мы извлекли из небытия орудия пытки и казни? Ну, с которыми говорили в таком помпезном окружении?
Нет, я был кретин. Дебил, как всё человечество, имбецил и полный идиот для комплекта. Ухватки, манеры, даже некоторые детали одежды…
– Военизированные врачи, – ахнул я. – Те самые. Клятва Гиппократа. Они что…
– Те, кто нам интересен, вовсе не клятвопреступники и не соучастники запланированных убийств. Напротив, изо всех сил с ними борются. Если бы не их старания, таких, как вы, вообще бы оставляли без лечебного надзора. Дело в том, что один из их сословия обнаружил в геноме человека некую древнюю и постоянно воспроизводимую хромосомную запись. И повторялась она – не сказать чтоб очень редко. Вы в курсе, что львиная часть родительских особенностей в процессе наследования уходит в шлак?
Я кивнул.
– Значит, данная запись очень важна для выживания рода. Далее. Что такое генетическая сцепка? Не уверен, что это официальный термин. Ну вот, приблизительно. Ген, вызывающий серповидноклеточную анемию, в латентном, рецессивном состоянии защищает от малярии и становится смертелен, только соединившись со вторым таким же и став доминантным. По большей части, однако, он благодетелен.
– Славно бы еще до кучи уметь излечивать такое наследственное малокровие, – ответил я.
«И иные болезни, связанные с этой жидкостью», – шепнуло нечто внутри. Весьма язвительно.
«Ну да, если это считать болезнью».
«Жутким отклонением от социальной нормы».
«Как – каждому фрукту своё время – слепоглухонемоту, аутизм и гомосексуализм во всех его видах, карой за который одно время сочли…»
– ВИЧ-инфекцию, – внезапно произнёс я.
– Вы поняли? – спросил Иоганн.
– Не вполне. А, значит, могу ошибаться на все сто.
– Мы, при всём нашем умении читать так называемые «верхние», сознательные мысли, тоже уверились буквально на днях. Лет двадцать назад. Ген, активно противостоящий СПИДу, несёт в себе зачатки вампиризма. Древнего, неразвитого, примитивного. Хотя даже в то время…
– Легенды есть легенды, – подхватила Беттина. – Когда ребенок рождается смертельно бледным, жмурится на яркий солнечный свет, чуть что покрывается пузырями ожогов и до крови кусает свою кормилицу, а потом всех подряд, очень легко решить, что он отродье Врага.
– Даже если это простой альбинос, – хихикнул Амадей. – Или больной злокачественной формой порфирии: светобоязнь, выступающие вперед зубы, язвы и бугры на коже и редкая нелюбовь к чесноку. А уж тем более когда с виду вполне нормальное дитятко цедит кровь литрами, сим убивает и передает свою заразу тем, от кого позаимствовало пищу. Издержки эволюции.