Ангелы на каждый день
Шрифт:
— Как ты посмел, отец, как ты посмел... — бормочет он вполголоса.
Он уже на мосту. Мост забит, машины стоят перед ним на всех трех полосах. Этого он не предвидел — ждать он не может. Архангел Уриил с приборной панели по-прежнему твердит, что его эмоции придут в норму. Зденек выходит из машины, оставляя дверь открытой. Он обходит пикап и перелезает через дорожное ограждение. Гудят клаксоны. Зденек ускоряет шаг. Бежит. Не оглядывается, но знает, что он пробежал уже достаточное расстояние. Оттолкнувшись, он впрыгивает на заградительную сетку и с удивительной легкостью вытягивается во весь рост. Несколько
— Не делайте этого, пожалуйста! — кричит он. Пожалуйста! — Он молитвенно складывает руки. — Послушайте меня, успокойтесь, — умоляет он Зденека. — Пожалуйста! Пожалуйста!
В молодом человеке говорит ужас перед смертью. Он еще никогда не смотрел ей в глаза. Столь часто обсуждаемое Божье милосердие прежде всего зиждется на том, что удерживает миллиарды людей в абсолютном неведении: оно позволяет им спокойно делать покупки, ссориться с женой, основывать политические фракции или играть в боулинг. Если Бог существует, то он милостив; действительно жестокий Бог дал бы людям прозреть.
30. Эстер
Удивительно, но он почти не чувствовал болей, по крайней мере в этом отношении судьба была к нему милосердна. За несколько дней до смерти он иногда слабо стонал; когда это стало учащаться, она налепила ему на грудь опийные пластыри.
Идем к финалу, уважаемые господа, бормотала Эстер, выбиваясь из последних сил. Иногда ей казалось, что Томаш поет: его растрескавшиеся губы едва приметно двигались. Когда она прикладывала ухо поближе, ей чудилось, что знакомый хрип напоминает какую-то мелодию.
По большей части он уже не замечал ее — или не хотел замечать. Мир, в котором он теперь жил, был для Эстер недоступен. Его лицо осунулось, стало жалким, но его красивые крупные зубы оставались нетронутыми болезнью. Стоило ей щеткой убрать остатки пищи, и они снова блестели какой-то неуместной белизной... Он без труда раскусывал даже большие кусочки льда, которые она вкладывала ему в рот для утоления жажды. В этом было что-то чудовищное. Люди с такими зубами не должны умирать, думала она.
Он умер в среду к концу дня. Будучи врачом, она, конечно, видела уже немало покойников, но еще никогда не видела умирающего. Томаш был первым человеком, который умирал у нее на глазах. Она держала его руку и наблюдала, как его лицо теряет остатки красок.
— Ничего не бойся, — повторяла она. — Все идет так, как должно идти, Мы все сказали друг другу. Я здесь, с тобой. Я люблю тебя.
Слышал ли он ее? Она не знала. Удалось ли ему подавить ужас смерти? Или он ощущал его до самого конца? Она не знала.
Вот он был — и вот его уже нет. Еще за секунду до этого он был ее мужем, сейчас перед ней — только мертвое тело. Она утешала себя тем, что сумела пережить это. Жизнь не могла преподать ей лучший урок.
Она открыла окно и зажгла свечу. Она никуда не спешила. Она закрыла глаза Томашу и раздела его. Платком подвязала ему подбородок, но потом это показалось ей недостойным, и вместо платка она подложила ему под подбородок подушку. В маленьком пластиковом тазике принесла горячей воды и обмыла его. Просунула под него чистую бумажную пеленку. Натянула на него почти новую белую рубашку и серый костюм. Под конец вычистила его черные полуботинки и надела на него.
Она гордилась собой. Она выдержала.
Налила рюмку виски и стала ждать. Готовила себя к этому известию. Над мертвым телом мужа она готовила себя к известию о его смерти.
31. Гахамел
Мы сидим на Нусельском мосту и наблюдаем за приближающимся “вольво”. Остается минута. Нит-Гайяг, повернувшись спиной к нам, доедает пиццу. Он не смотрит. Он никогда не смотрит.
Сердце Карела преисполнено благодарности. Он глядит на Эстер за рулем и смущенно, почти по-мальчишески, улыбается ей.
— Оральный секс был Эверестом всей его жизни, — хмуро твердит Иофанел. — Он буквально взошел на него. Если не предъявлять к человеческой жизни повышенных требований современных европейцев, то можно было бы сказать, что в жизни ему повезло.
Мария отставляет утюг, вынимает вилку из розетки и включает телевизор; через минуту начнутся новости.
Филип в саду перед домом Зденека косит струнной косилкой траву вдоль бетонного бордюра.
— Прощай, Карел, — шепчет Илмут.
— Ты молодец! — говорит ей Иофанел. — Все неудачи Карела — сущие пустяки, главное, что в последнюю минуту с твоей помощью он забил гол.
Иофанел изображает безучастность к происходящему, но я-то хорошо знаю, каково ему сейчас. Тридцать секунд. “Вольво” проезжает по Острчиловой площади и направляется к мосту. Зденек отпускает заградительную сетку и падает вниз.
— Прощай, Зденек! — проговаривает, не оборачиваясь, Нит-Гайяг.
Эстер замечает тело человека за миг до того, как он распластывается на земле, и инстинктивно сворачивает машину влево на рельсы.
— Почему женщина не способна переехать труп? — выкрикивает Иофанел.
В бок машины на полной скорости врезается трамвай номер семь и отбрасывает ее на встречную полосу, где она — опять же боком — сталкивается с грузовиком марки “Скания”. Оглушающий, словно бильярдный, удар грузовика отшвыривает искореженное “вольво” на тротуар. Воют тормоза, машины по обе стороны останавливаются и включают аварийные огни. Илмут плачет. Зденек мертв. Карел умирает. Умерло большое сердце. Доброй ночи, мой принц. Песни ангелов усыпят тебя. Воцаряется почти полная тишина. Предвестие ужасающей тишины бесконечных пространств? — осеняет меня. Облако взвихренной пыли и дыма постепенно рассеивается. Из открытого окна доносятся позывные телевизионных новостей. Подбегают водитель трамвая и несколько прохожих — среди них девушка в майке с глубоким вырезом.