Англичане едут по России. Путевые записки британских путешественников XIX века
Шрифт:
Воспринимая Россию как Другое, авторы публикуемых в настоящей книге произведений постоянно – напрямую или косвенно – сравнивают ее со Своим [61] , ведь травелог – «это всегда личный сюжет, диалог авторского "я" или героя с местом, с городом, со своим прошлым, со своим настоящим, со своей историей, культурой. Это не только хронология поездки, но и рефлексия и переживания увиденного» [62] . Споттисвуд и Ридли снисходительно оценивают российское социальное пространство, не слишком применяя к нему собственные представления о подлинной Цивилизации – они просто его наблюдают и относительно беспристрастно описывают. Но если эти два автора стремились попасть в российский Хаос [63] (впрочем, Ридли к нему едва успел прикоснуться), чтобы его изучить, то Браун как истинный британский интеллектуал, для которого «любое "иное", особое, непохожее не просто рассматривается по отношению к норме, т. е. соответствующему британскому образцу, как несовпадение с ней, недоразвитость, отклонение, ошибка» [64] , старался это не-пространство ментально колонизировать, преодолеть путем преобразования в Цивилизацию, в Космос, запустить негэнтропию, т. е. вести дела честно, добиваться разоблачения и наказания взяточников, казнокрадов, нерадивых работников и лентяев. Его заботит не только состояние лесоводства в России [65] , но и экология ее «души» – он ведь был христианский миссионер! Разумеется, все его усилия в этом направлении оказались тщетными, демиурга из шотландского Дон Кихота не получилось, русский Хаос так и не превратился у него в английский Порядок. В своей книге автор приводит множество примеров того, как его соотечественники в условиях российской действительности сами архаизировались, варваризировались и, приняв существовавшие правила игры (вплоть до использования практик крепостного права), в итоге проиграли в противостоянии Хаосу, будучи не в силах сопротивляться энтропии, постоянно выделяемой российским обществом [66] . Так что если
61
Кулакова Е. А. Сочинения британцев о путешествиях в Россию второй четверти XIX века // Диалог со временем. М., 2012. Вып. 39. С. 82, 90.
62
Рокина Г. В. Травелог как исторический источник // Запад – Восток. 2016. № 9. С. 5–6. См. также: Толстиков А. В., Кошелева О. Е. Homo viatorc // Одиссей: человек в истории. 2009: Путешествие как историко-культурный феномен / [гл. ред. А. О. Чубарьян; сост. С. И. Лучицкая]. М., 2010. С. 6.
63
Конечно, российское общество вовсе не являлось неструктурированным, и в данном контексте оно характеризуется как хаотическое, инаковое всего лишь с точки зрения цивилизации, к которой принадлежали английские путешественники.
64
Тараторкин Ф. Г. Британское научное россиеведение XIX-ХХ вв.: особенности становления и этапы развития // Исторический вестник. 2014. Т. 10, № 157. С. 139–140.
65
Об этом со ссылками на сочинение Д. Брауна см.: Nriagu J. O. Mining and Environment in the Urals during the 18 th and 19th Centuries // I. Linkov, R. Wilson (Eds.). Air Pollution in the Ural Mountains: Environmental, Health and Policy Aspects: Proceedings of the NATO Advanced Research Workshop on Air Pollution in the Ural Mountains (Magnitogorsk, Russia 26–30 May 1997). Dordrecht [etc.], 1998. P. 12–19.
66
См.: Шрёдингер Э. Что такое жизнь с точки зрения физики? М., 2009. С. 124.
67
Подробнее см.: Диффузия технологий, социальных институтов и культурных ценностей на Урале (XVIII-начало XX в.) / отв. ред. Е. В. Алексеева. Екатеринбург, 2011. С. 106–144.
Характеристика Российской империи, которую представили своим читателям эти три путешественника, существенно отличалась от представлений, утвердившихся в Западной Европе задолго до XIX в. В массовом сознании западноевропейцев Россия часто выступала как гомогенная культурная общность, а ее природно-географические особенности целиком укладывались в характеристику климатических условий Сибири, описываемых топофобными пейоративами. Считается, что такое представление о нашей стране сложилось в эпоху Просвещения [68] , при этом французские, английские и немецкие академические публикации, утверждавшие обратное, видимо, оставались уделом довольно узкой части общества, ибо властителями дум образованной западной публики были сочинения маркиза де Кюстина и его последователей. Для опровержения этих географических стереотипов все три публикуемых путешественника постоянно обращаются к географии. В частности, Урал у них, как и в синхронных русских травелогах, характеризуется триединством горы, леса и реки с особым выделением горных заводов [69] : с одной стороны, активное использование знакомых западноевропейскому читателю символов [70] снижало в его глазах степень алогичности и враждебности российских пространств, а с другой – демонстрировало, что эти земли вовсе не безлюдны и в какой-то мере уже цивилизованы. Споттисвуд, Браун и Ридли решительно разрушали бытовавшие на Западе суждения о России как исключительно холодной и мрачной (а в политическом отношении деспотичной) стране [71] , убеждая публику, что на самом деле империя царей состоит из множества природно-географических зон, природная среда и климат которых не так уж и сильно отличаются от британских.
68
Барабаш В. В., Бордюгов Г. А., Котеленец Е. А. Образы России в мире: курс лекций. М., 2010. С. 86–87.
69
См.: Власова Е. Г. В контакте с пространством. С. 181–183.
70
О важности этого обстоятельства см., в частности: Голд Дж. Психология и география: основы поведенческой географии / пер. с англ. С. В. Федулова. М., 1990. С. 152, 213, 219.
71
SakowiczI. British travelers’ impressions. С. 213.
Следует заметить, что в текстах Споттисвуда и Ридли (у Брауна по понятным причинам – реже), как и у многих других европейских путешественников, присутствует не только тщательная фиксация всех отрезков маршрута (это было очень важно для правильного определения своего местоположения, поскольку в России того времени дорога как один из важнейших параметров этого находилась вне культуры [72] , практически отсутствовала в привычном для европейца виде [73] ), но и точная (у Ридли – вплоть до минуты) хронология нахождения в узловых точках пространства [74] . Разумеется, это было не случайно – у большей части населения нашей страны «время разумелось цикличным, растяжимым, процессуальным. Крестьяне придерживаются официального времени в рамках календаря, когда выходят из своего микромира во внешний для них. Но и в разносторонних контактах с ним, когда дело заходило о событийной стороне жизни, крестьяне опять погружались в "свое" время, как бы встроенное внутрь официального, государственного» [75] . На Урале простые люди зачастую определяли время суток по тени от палочки, вставленной в середину доски [76] .
72
Щепанская Т. Б. Культура дороги. С. 35–37.
73
Более того, дорога в русском фольклоре является метафорой болезни и смерти, в доме, построенном на дороге, гибнут дети, скот и птица. С дороги приходят болезни, которые называются ветреными (происходящимии от ветра, с ветру, т. е. извне), в частности оспа, холера, тиф (Щепанская Т. Б. Культура дороги. С. 40–41, 43; индоевропейские параллели см.: Маковский М. М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках: образ мира и миры образов. М., 1996. С. 274), вот и в записках Споттисвуда дом, в котором умирала от холеры черкешенка, «находился недалеко от дороги».
74
Все даты, встречающиеся в публикуемых в данной книге сочинениях, приводятся по григорианскому календарю.
75
Швейковская Е. Н. Русский крестьянин в доме и мире: северная деревня конца XVI – начала XVIII века. М., 2012. С. 249–250.
76
Чагин Г. Н. Окружающий мир в традиционном мировоззрении русских крестьян Среднего Урала. Пермь, 1998. С. 64–64.
Огромные расстояния, дефицит или фактически отсутствие европейской хронологической системы таили в себе опасность почти полного растворения европейца в чужом для него мире, несли угрозу «одичания». Поэтому постоянное напоминание о времени и температуре воздуха в привычной нам метрологии разграничивает у авторов космологический и исторический способы описания, является одним из важнейших маркеров цивилизации, служит защитой собственной идентичности, ограждает путешественника от деевропеизации в условиях иной культурной среды, предотвращает угрозу возврата в собственное далекое прошлое, ведь «путешествия в пространстве – это и перемещения во времени» [77] . Поскольку в мифопоэтическом мире путешествия не действуют законы физики, прибытие вояжера туда, где присутствуют традиционные культуры, позволяет ему опровергнуть гипотезу С. Хокинга о защищенности хронологии, математически не допускающую перемещения в прошлое, и оказаться во вселенной К. Гёделя, в которой такая миграция возможна. Менее последовательно авторы придерживаются единообразия в обозначении расстояний: в своих текстах они используют как английские ярды и мили (а также метрические километры), так и русские версты, – известно, что Порядок и Хаос, цивилизация и варварство обычно находятся в динамическом единстве.
77
The Cambridge History of Travel Writing. P. 16.
Несмотря на то, что большинство западноевропейских исследований XIX в. носят крайне этноцентрический характер, в которых незападные народы почти неизменно находятся на низких уровнях в иерархии культурного развития [78] , а начиная с середины века в их классификации все больше проникал расизм [79] , у Споттисвуда, Брауна и даже изучавшего Россию в основном из окна железнодорожного вагона Ридли наша страна показана как сложная в культурном, социальном и географическом отношениях территория. Это достигалось ими с помощью создания на страницах своих сочинений «сложноподчиненного синтаксиса природного и культурного пространства и многомерной системы ориентиров» [80] . Такая репрезентация России выглядела в тогдашней Англии весьма необычно, являлась маргинальной [81]
78
Ср. неоднократно издававшуюся в первой половине XIX в. «Нравственно-политическую карту обитаемого мира» английского картографа У Вудбриджа, на которой земли, на которых побывали Споттисвуд, Браун и Ридли, обозначены как «варварские» (Woodbridge W. Atlas on a New Plan: Exhibiting the Prevailing Religions, Forms of Government, Degrees of Civilization, and the Comparative Size of Towns, Rivers, and Mountains. Hartford, 1833).
79
См.: Thompson C. Nineteenth-Century Travel Writing. P. 117.
80
Милюгина Е. Г., Строганов М. В. Травелог. С. 313.
81
См.: Thompson C. Nineteenth-Century Travel Writing. P. 117.
82
См.: Тараторкин Ф. Г. Британское научное россиеведение. С. 146.
Споттисвуд путешествовал по царской империи вскоре после окончания Крымской войны 1853–1856 гг., в которой Великобритания являлась противником России, но русофобские настроения, доминировавшие в то время в английском общественном мнении и прессе, совершенно не сказались на записках этого искателя приключений: он сразу предупреждает читателя, что не будет касаться вопросов политики, потому что «за столь короткое время объективно оценить политическое и общественное устройство России и ее экономику невозможно», и его «как простого путешественника прежде всего интересовали… особенно малоизвестные места». Что ж, британская политика по отношению к России всегда отличалась прагматизмом, и сотрудничество двух стран имело место даже в периоды их военного противостояния [83] , о чем также упоминает Споттисвуд.
83
Ермакова О. Противники или союзники? Крымская война и британско-российское техническое сотрудничество на Урале // Quaestio Rossica. 2015. № 3. С. 75.
Браун, изобретая свою Россию, опирался на публикации, рассказы (зачастую субъективные) друзей и обобщал в рамках тогдашнего западного дискурса собственный опыт, полученный вне Урала (на основе «посещения» которого делал широкие выводы): известно, что «на построение травелога большое влияние оказывают и предшествующие путешествия по тем же самым местам. Последующие травелоги наследуют ту систему авторской ритмизации природного и первично окультуренного пространства, которую предприняли в своих травелогах путешественники-авторитеты, и кажутся (а часто и являются) пересказом и литературной обработкой предшествующих. В результате. в общественном сознании формируется определенный образ пространства, ритмические и аритмические признаки которого могут быть довольно далеки от реальной действительности» [84] . На примере Урала, которого он никогда не видел, Браун сделал попытку охарактеризовать российскую цивилизацию в целом. Отдельные антироссийские коннотации в его книге, очевидно, были вызваны внешнеполитическими факторами [85] , но при этом не приобретают у автора патологических форм. И все же в созданном им образе России пропорции и расстояния в сравнении с реальностью искажены, из него изъяты целые пласты (преимущественно, положительные) – напомним, что «травелог далеко не всегда адекватно отражает реальное пространство путешествия, в особенности его природные и первичные культурные ритмы и аритмию» [86] .
84
Толстиков А. В., Кошелева О. Е. Homo viatore. С. 271–272. См. также: Замятин Д. Н. Путешествие. С. 66.
85
См.: Меттан Г. Запад – Россия: тысячелетняя война. М., 2016. С. 249–251.
86
Милюгина Е. Г., Строганов М. В. Ритм/аритмия пространства. С. 271.
По-своему стремясь достичь достоверности при описании чужой культуры, Браун намеренно концентрирует внимание на негативных сторонах русской жизни [87] , зачастую делая на их основе широкие обобщения, а при рассказе о тех или иных бытовых явлениях часто прибегает к экспрессивным номинациям, в чем-то напоминая Кюстина, знаменитое сочинение которого он не мог не знать. «Взгляд путешественника – всегда взгляд чужака, который способен увидеть то, что слишком привычно для аборигенов и потому не замечается ими самими. С другой стороны, он свободнее в своих оценках (хотя, разумеется, свобода оценок не означает беспристрастности) и может позволить себе быть нелицеприятным. Поэтому образ внимательного и вдумчивого путешественника является весьма подходящей маской для критически настроенного автора» [88] . Для того, чтобы Продукт (итоговый отчет) Путешествия был востребован своим обществом и отвечал на его физические и метафизические запросы, он должен быть создан на языке Своей культуры [89] , поэтому Браун не выходит за рамки многовековой традиции восприятия нашей страны на Западе как азиатского царства варваров, несущего угрозу Цивилизации. Кстати, этим объясняется и то, что все три публикуемых нами автора в той или иной мере подспудно ощущали определенную потенциальную опасность, исходящую от империи царей. К тому же на аксиологии книги Брауна сказался вектор его «путешествия». Все реальные европейские путешественники попадали из Цивилизации в Дикость и Варварство с запада, ведь до появления современных средств сообщения до отдаленных мест приходилось добираться через «цивилизованные» территории. Напротив, воображаемый путешественник может начать свой путь откуда угодно и совершать в пространстве произвольные перемещения, поэтому, в отличие от Споттисвуда и Ридли, шотландский лесовод в основном «двигался» из Хаоса в Цивилизацию.
87
Батищев С. Д. Записки иностранцев об Урале XIX века. С. 122.
88
Толстиков А. В., Кошелева О. Е. Homo viatore. С. 8.
89
Иванова А. Н. Возвращение – важная часть Путешествия: анализ структуры Путешествия как формы eамотранeценденции // Вестн. Томского гос. ун-та. Философия. Социология. Политология. 2016. № 4(36). С. 158.
Через несколько лет после «путешествия» Брауна наступила, как сказали бы сегодня, «разрядка», и в конце XIX в. англичане видели в русских не извечных врагов, а «народ, только находящийся на пути к цивилизации, ибо, несмотря на величайшие произведения науки и культуры, созданные просвещенной верхушкой общества, большинство населения было неграмотно и находилось во власти многочисленных предрассудков» [90] . Считается, что чем сложнее система (а родная цивилизация трех путешественников была одной из самых сложных в мире), тем она более открыта для приема материи, энергии и информации [91] . В путешествиях западноевропейцы учились и приобретали новые знания, становились, как считалось, более добродетельными, и в конечном счете восстанавливали единство человечества, утраченное после вавилонского разделения [92] .
90
Журавлев И. И. Русские глазами англичан в конце XIX века // Colloquium-journal. 2019. № 13 (37). С. 9. Ср. замечание Споттиeвуда: «Низкий культурный уровень русского народа, его очевидная неспособность усваивать все лучшее и новое, своеобразие религиозных представлений и множество других особенностей страны и ее институтов приводят к тому, что в России западная культура лишь едва прикрывает восточное варварство подобно меховой шубе, наспех наброшенной на окоченевшего и беспомощного путника.». Ср. оценки русских другими английскими путешественниками того времени: Sakowicz I. British travelers’ impressions. С. 214–215.
91
Кайтез Н. Философия энтропии: негэнтропийная перспектива / пер. М. Гучковой. СПб., 2019. С. 74.
92
Doiron N., Lane – Mercier G. Travel essays // Literature of travel and exploration. Vol. 3. P. 1193.
«Российский опыт социокультурного развития, – отмечает уральский историк Е. В. Алексеева, – вызывал большой интерес у западных специалистов, представлялся заслуживающим внимания и привлекательным для представителей европейской культуры» [93] . Встретив в России исключительно теплое к себе отношение, Ридли постарался ответить взаимностью, увидев в образе жизни русских прежде всего положительные моменты, а кое-что даже посчитав нужным перенять. В этой связи стоит заметить, что одной из функций записок о путешествии является стремление «изменить [собственный] социум, помочь ему совершить акт самотранценденции, избавиться от каких-то стереотипов, стать духовно богаче, пропитать его кодами и смыслами других культур или метафизических миров» [94] (ср. в этой связи замечание А. Камю, что «путешествие как самая великая наука и серьезная наука помогает нам вновь обрести себя» [95] ).
93
Алексеева Е. В. Российская провинция XIX в. – центр культурного прогресса? // Столица и провинции: взаимоотношения центра и регионов в истории России: материалы Всерос. науч. конф. с междунар. участием / отв. ред. В. В. Карпова. СПб., 2019. С. 205.
94
Иванова А. Н. Возвращение. С. 159–160.
95
Камю А. Творчество и свобода / сост. и предисл. К. Долгова. М., 1990. С. 200.