Англичанин с женой и ребенком
Шрифт:
— Не правда ли, эта гора напоминает пирамиду, — не выдержал я и кивнул на один из отрогов Кавказского хребта. Сходство было весьма относительным, но сравнение могло быть оправдано традициями гостеприимства.
— Да, — рассеянно согласилась она, не заметив моего египетского уклона.
Недалеко от нас показался прогулочный катер. Я повернул к нему лодку носом, чтобы нас не опрокинуло волной. Борт, обращенный в нашу сторону, был облеплен разноцветной толпой пассажиров. Внезапно на катере выключили мотор, и, когда он бесшумно проходил мимо, до нас отчетливо донеслась немецкая речь.
Жена
— К вам приезжают немцы? — спросила она, снимая свои черные очки, чтобы ничего не мешало слушать мой ответ.
— Да, а что? — в свою очередь удивился я.
— Но ведь они столько горя вам принесли?
— Что поделаешь, — сказал я, — ведь с тех пор столько времени прошло.
— И часто они приезжают? — спросила она, отклоняя мою ссылку на время.
— Довольно часто, — сказал я.
Когда волна от катера закачала лодку, она придержала мальчика за плечи, чтобы он не вывалился в море, и таким взглядом проводила катер, что мне показалось, я вижу над водой бурунчик от мины, догоняющей его.
…Я вспомнил, как во время войны пленные немцы, жившие у нас в городе, однажды устроили у себя в лагере концерт с губными гармошками и пением. Прохожие столпились у проволочной изгороди и слушали. А потом прошел немец со странной корзинкой, подозрительно напоминавшей инвентарь Красной Шапочки, и, подставляя ее поближе к проволочной изгороди, повторял страстным голосом проповедника: "Гитлер капут, дойч ист кайн капут!"
В корзину сыпалось не слишком густо, но все же сыпались папиросы, фрукты, куски хлеба. Немец на корзину не обращал внимания, а только страстно повторял: "Гитлер капут, дойч ист кайн капут!"
Часовой со стороны ворот медленно приближался, правильно рассчитав, что к его приходу немец успеет обойти всех. И в самом деле, когда часовой подошел к изгороди и прогнал пленного, тот уже успел обойти всех и в последний раз, сверкая глазами, крикнул:
— Гитлер капут, дойч ист кайн капут!
— Запрещается, разойдись! — кричал часовой громко, силой голоса прикрывая отсутствие страсти.
Я помню: ни в толпе, которая медленно расходилась, ни в часовом не чувствовалось никакой вражды к этим немцам. Правда, они были пленные, а их соотечественники уже драпали на всех фронтах, но все еще шла война, и у каждого кто-то из близких был убит или еще мог быть убитым…
— Вы, наверное, кого-нибудь потеряли в войну, — сказал я.
— Нет, — ответила она, — но они бесчеловечны, что они сделали с Лондоном…
— А муж ваш воевал? — спросил я почему-то.
— Да, — сказала она и вдруг улыбнулась какому-то далекому воспоминанию, — он был танкистом.
Я про себя подумал, что ощущение рыцарского шлема на голове англичанина было в какой-то мере оправдано, раз он был танкистом.
Может быть осмелев от своей проницательности, я спросил, не объясняется ли ее хороший русский язык хотя бы отчасти ее происхождением. Она благодарно улыбнулась и сказала, что она чистокровная египтянка, а русский язык выучила после войны, в Лондоне. Одно время она даже преподавала его, но теперь она целиком занимается семьей и только помогает мужу, собирая ему русские источники по вопросам социологии. По ее голосу можно было понять, что труд этот не слишком обременителен. Оказывается, у нее еще двое детей, они сейчас отдыхают на Средиземном море.
— Папи, папи! — неожиданно гневно закричал мальчик, показывая рукой в сторону от лодки. Мне показалось, что в голосе его прозвенела затаенная ревность. В самом деле, за разговорами мы об англичанине слегка подзабыли. Он вынырнул метрах в пятнадцати от лодки, и видно было, с каким трудом он держится на воде. Как только я подгреб, он ухватился одной рукой за лодку, а другой осторожно передал мне тяжелую глыбину с приросшими к ней кусками цемента, мелкими ракушками и водорослями. Она была величиной с голову мальчика. Я даже не знаю, как он удержался на воде в своем тяжелом снаряжении да еще с такой глыбой.
Он сорвал маску и, не говоря ни слова, минуты две дышал. Жена ему стала что-то говорить, видно, она его звала в лодку отдохнуть, но он замотал головой, а потом, натягивая маску, сказал:
— Стэн, — и снова нырнул.
К этому времени мы совсем близко подошли к берегу, правда, несколько в стороне от пляжа, но все еще во владениях санатория.
Человек, неожиданно вынырнувший с аквалангом, да еще что-то передавший в лодку, вызвал немедленно любопытство отдыхающих. Время от времени они подплывали и спрашивали, что мы здесь ищем. Я пытался погасить их интерес научным характером наших изысканий, но это не помогало.
— А что он положил? — спрашивал каждый, ухватившись за борт и заглядывая в лодку.
Некоторые после этого теряли интерес к нашей находке, зато, разглядев мою спутницу, начинали из воды ухаживать за нею, бесполезно пытаясь выманить ее в море или на берег.
У других, наоборот, находка англичанина разожгла любопытство. Во всяком случае, они стали нырять возле лодки, чтобы подсмотреть, что он там делает под водой. Здесь уже было довольно мелко, так что донырнуть до англичанина было нетрудно.
Вдруг я заметил, что вся эта подозрительная возня возле нашей лодки привлекла внимание пограничника, про которого я совсем забыл.
Он все еще стоял под своим грибком, теперь метрах в пятидесяти, и почти в упор рассматривал нас из бинокля. Я старался сделать беззаботное лицо, чтобы производить в бинокле хорошее впечатление. Возможно, мне это удалось, потому что через некоторое время, взглянув в его сторону, я заметил, что он уже за нами не следит.
На этот раз англичанин вынырнул у самой лодки и, ухватившись одной рукой за борт, другой осторожно вбросил тесак. Потом он сдернул с головы маску и знаками объяснил, что работать с тесаком опасно ввиду того, что многие ныряют вокруг. Немного отдохнув за бортом, он влез в лодку и снял с себя тяжелое снаряжение.
Мне было неудобно за его бесплодные поиски, но оказалось, что он доволен результатами.
— Стэн так шел, — показал он рукой в сторону моря. Потом он подержал в руке свой трофей, оглядывая его с разных сторон и пытаясь тесаком выколупать из него куски цемента. Цемент не поддавался. Англичанин весело злился.
— Старинный работ, великий работ, — сказал он удовлетворенно и вложил тесак в ножны.
— Яичная кладка, — пояснил я небрежно, сразу же исчерпав все свои познания по этому поводу.