Англия и англичане. О чем молчат путеводители (Наблюдая за англичанами. Скрытые правила поведения)
Шрифт:
Но, каковы бы ни были мотивы, которыми сознательно или неосознанно руководствуются антропологи, глава, посвященная проблемам «включенного» наблюдателя, всегда оказывается нудной и утомительной для читателя. Поэтому я воздержусь от покаянных речей, несмотря на возможные выгоды, и просто скажу: да, «включенное наблюдение» имеет определенные ограничения, и все же это довольно неудобное сочетание участия и отстраненности — на сегодняшний день лучший метод для исследования различных аспектов человеческой культуры, а значит, нам придется им воспользоваться.
В моем случае проблемы, связанные с элементом участия, в некоторой степени можно исключить, поскольку я исследую аспекты культуры народа, к которому сама принадлежу. Англичан я избрала темой своего исследования вовсе не потому, что наше общество более интересно, чем другие культуры. Просто я чисто по-обывательски питаю отвращение к грязи, дизентерии, смертоносным насекомым, мерзкой пище и примитивным санитарным условиям, характерным для живущих в мазанках «родовых» обществ, которые изучают мои менее брезгливые коллеги.
В суровом мире этнографии мое увиливание от дискомфорта и непонятное для многих желание заниматься исключительно культурами с устроенным бытом расцениваются как слабость, поэтому я с некоторых пор и до недавнего времени, пытаясь хотя бы немного реабилитировать себя в глазах коллег, изучала менее здоровые стороны жизни англичан: проводила исследования в шумных пабах, ночных клубах с сомнительной репутацией, захудалых ломбардах и прочих подобных заведениях. Тем не менее, посвятив несколько лет исследованию примеров агрессии, беспорядка, насилия, преступлений и прочих аномалий, которые, как правило, наблюдаются в самых неподходящих местах в самое неподходящее время, я, похоже, так и не заслужила уважения этнографов, специализирующихся на глиняных хижинах и привыкших к более тяжелым условиям труда.
Таким образом, благополучно провалив вступительный экзамен на испытание полевыми работами, я решила обратить свое внимание на предмет, который по-настоящему меня интересует, а именно на причины хорошего поведения. Эту увлекательнейшую область исследования социологи почему-то почти полностью игнорируют. За исключением некоторых видных ученых [5] , социологи в большинстве своем одержимы аномалиями, а не желательными нормами, и всю свою энергию направляют на исследование причин поведения, недопустимого в цивилизованном обществе, а не такого, что достойно поощрения.
5
Речь идет о таких деятелях науки, как ученый в области социальной психологии Майкл Аргайл, избравший предметом своего исследования счастье, и антрополог Лайонел Тайгер, автор трудов об оптимизме и удовольствии (читает курс «Антропология игр и развлечений». — Прим. автора.)
Питер Марш, с которым мы вместе возглавляем Исследовательский центр социологических проблем (ИЦСП), как и я, разочарован и обеспокоен тем, что социология держит курс на однобокую ориентацию, поэтому мы решили сосредоточиться на изучении позитивных аспектов социального взаимодействия [6] .
Эта новая цель освободила нас от необходимости посещать опасные пабы, и мы стали проводить время в их безопасных аналогах (тем более что последние гораздо легче найти, поскольку в большинстве пивных баров царит атмосфера дружелюбия и благополучия). Вместо того чтобы расспрашивать работающих в магазинах охранников и детективов о ворах и вандалах, мы теперь наблюдали, как делают покупки рядовые законопослушные граждане. В ночные клубы мы стали ходить, чтобы изучать формы флирта, а не смотреть на драки. Заметив, как необычайно приветливы и обходительны в общении друг с другом зрители на ипподромах, я немедленно приступила к выявлению факторов (на этот проект ушло три года), обуславливающих хорошее поведение любителей скачек. Мы также проводили исследования на темы праздников, общения в киберпространстве, летних каникул, смущения, корпоративного гостеприимства, водителей автобусов, рискованных поступков, «Лондонского марафона» [7] , секса, общения по мобильным телефонам и взаимосвязи между чаепитием и желанием что-то смастерить своими руками (последнее касается таких животрепещущих для общества вопросов, как «сколько чашек чая должен выпить среднестатистический англичанин, чтобы у него возникло желание сколотить полку?»).
6
Социальное взаимодействие — система взаимообусловленных социальных действий, при которой действия индивида являются одновременно причиной и следствием ответных действий других социальных субъектов; существует между индивидами или социальными группами. — Прим. пер.
7
«Лондонский марафон» — массовый субсидируемый марафон, устраивается с 1981 г. ежегодно в благотворительных целях на улицах Лондона; дистанция бега 26 миль (42 км) соответствует дистанции марафонского бега на Олимпийских играх. — Прим. пер.
Последние двенадцать лет я примерно в равной степени посвящала свое время изучению проблемных аспектов английского общества и его более привлекательных, позитивных элементов (а также проводила сравнительный анализ показателей различных культур в других частях света) и, пожалуй, могу смело утверждать, что к работе над данной книгой я приступила, имея определенное преимущество — относительно широкое представление о природе общества в целом.
Статус «аборигена» несколько облегчает мне исполнение роли участника в задаче участия-наблюдения, но в таком случае на что можно рассчитывать в отношении второй составляющей — наблюдения? Удастся ли мне должным образом абстрагироваться и оценивать родную культуру с позиции объективного ученого?
Этот вопрос беспокоил меня недолго, так как друзья, родные, коллеги, издатели, агенты и многие другие постоянно напоминали мне, что я, в конце концов, более десяти лет скрупулезно анализировала поведение своих земляков — причем с бесстрастностью, указывали они, ученого в белом халате, пинцетом перебирающего клетки в чашке Петри. Родные также добавляли, что мой отец — Робин Фокс, гораздо более выдающийся антрополог, чем я, — готовил меня для этой роли с пеленок. Если большинство детей дни младенчества проводят в коляске или в кроватке, глядя в потолок или на подвешенные игрушки, то меня привязывали в вертикальном положении в индейской люльке [8] , которую ставили в удобных для наблюдения местах, так чтобы я могла обозревать весь дом и изучать типичные формы поведения семьи английского ученого.
8
Индейская люлька — закрепляется на доске, часто расписана узорами, распространена у многих племен, главным образом. — Прим. пер.
Отец также был для меня образцом научной беспристрастности. Когда мама сообщила ему, что беременна мной, их первым ребенком, он тут же стал просить разрешение принести в дом маленького шимпанзе и в качестве эксперимента воспитывать нас вместе — чтобы сравнить, как развиваются обезьяна и человек. Мама категорически отвергла его идею и много лет спустя пересказала мне тот случай — как пример эксцентричного и нерадивого отношения отца к своим родительским обязанностям. Я не уловила морали ее рассказа и воскликнула: «А что, прекрасная идея. Наверно, это было бы здорово!» На что мама, уже не в первый раз, заявила: «Ты такая же, как твой чертов папочка». И я опять неверно истолковала ее слова, сочтя их за комплимент.
Поверь мне, ведь я — антрополог
К тому времени, как мы покинули Англию и мне пришлось получать беспорядочное образование в разных школах Америки, Ирландии и Франции, отец уже мужественно справился с разочарованием относительно несостоявшегося эксперимента с шимпанзе и принялся учить меня этнографии. Мне было всего пять лет, но он великодушно смотрел сквозь пальцы на этот маленький недостаток. Пусть я в росте уступала остальным его студентам, но это не помешало мне усваивать каноны этнографической исследовательской методологии. Одним из важнейших был, как я узнала, принцип поиска правил. Когда мы начинали внедряться в какую-то незнакомую культурную среду, я должна была выявлять закономерности и сообразующиеся с ними модели поведения местных жителей и на их основе пытаться установить скрытые правила — обычаи или совокупность понятий, обуславливающие эти модели поведения.
В конечном итоге эта охота за правилами превращается в почти неосознанный процесс — в рефлекс или, как говорят некоторые многострадальные коллеги, в патологическую одержимость. Например, два года назад мой жених Генри повез меня в гости к друзьям, проживающим в Польше. Поскольку мы ехали на английской машине, я, пассажирка, как он считал, должна была предупреждать его, когда можно идти на обгон. Не прошло и двадцати минут после того, как мы пересекли польскую границу, а я уже начала говорить: «Да, давай, можно», — даже когда по дороге с двухрядным движением нам навстречу двигались автомобили.