Англия: Портрет народа
Шрифт:
Противу зол и ужасов войны
Самой природой сложенная крепость,
Счастливейшего племени отчизна.
Сей мир особый, дивный сей алмаз
В серебряной оправе океана.
Который, словно замковой стеной
Иль рвом защитным ограждает остров…
(Акт 11, сцена 1. Пер. Мих. Донского)
При таком понимании Англии ее первейшая привилегия состоит в том, что она изолирована от остальной Европы. Это давало очевидные практические выгоды. Когда живешь на острове, границы четко определены; линии на картах — условны, а пляжи и утесы — нет. В Англии немало мест с ярко выраженными региональными особенностями; но всех — и жителя Манчестера, и лондонского кокни, и сомерсетского фермера, и пивовара из Бартона на Тренте — объединяет морская граница. Живущие по одну и другую сторону сухопутной границы мало отличаются по характеру, поэтому живущие на материке больше отдают себе отчет в существовании других народов и в условности того, какой у тебя паспорт. Когда Джон Гант произносил свои слова, англичане
Тем не менее до XVI века англичан вряд ли можно было назвать нацией мореходов. До этого времени все великие путешествия и открытия совершали моряки с континента. Англичане любили землю, а море вокруг, как отмечает Джон Гант, воспринимали скорее как крепостной ров, чем как что-либо еще: где герои-моряки в произведениях Шекспира? Правду сказать, к тому времени, когда он их создавал, англичане уже восприняли иную манеру поведения, которая позволила им построить величайшую в мире империю. Но выходили они в море больше как гангстеры: кем еще считать такую личность, как сэр Фрэнсис Дрейк Только по мере роста богатства и амбиций англичане поняли, что море, всегда служившее им защитой, дает еще и уникальные возможности. В сущности, Англия единственная из крупнейших стран Европы не нуждалась в регулярной армии на случай возможного вторжения. И если страны с сухопутными границами могли направить через них свои армии, лишь заключив альянс или объявив войну, военно-морской флот, защищавший Британские острова, мог отправиться куда угодно. Вверив себя морю, англичане стали склонны видеть в остальной Европе лишь источник беспокойства, отсюда и трения между морской и континентальной стратегиями, которые веками присутствовали в британской оборонительной политике. Как однажды выразился Черчилль в палате общин:
В то время как любой европейской державе приходится прежде всего содержать огромную армию, нам, живущим на этом счастливом острове, повезло, и мы в силу географического положения избавлены от этой двойной ноши и можем обратить безраздельные усилия и внимание на флот. С какой стати мы должны жертвовать игрой, в которой нас ждет несомненный выигрыш, в пользу игры, в которой мы обречены проиграть?
И каким же впечатляющим оказался этот выигрыш! Тем, кто мыслил как Черчилль, Английский канал казался шире Атлантики. Когда вокруг море, до ближайшего соседа так же далеко, как и до самого удаленного торгового партнера, оно и отделяет от ближнего соседа, и связывает с самым дальним. Для планированного вторжения в Англию требовался целый комплекс организационных мер, множество судов и спокойная погода: это не просто перейти границу. Кроме того, в условиях изоляции можно было вступать в войны, заключать союзы и плести интриги избирательно. Как только у англичан стала расти империя, до всех уголков которой можно было добраться по морю, запутанная ситуация на европейском континенте стала казаться чем-то неуместным. В 1866 году через десять дней после сражения под Садовой, где прусская армия Бисмарка нанесла сокрушительное поражение австрийцам, положив начало германской империи, политик Дизраэли высказался в том духе, что «Англия переросла европейский континент». Он считал, что «воздержание Англии от любого ненужного вмешательства в европейские дела есть следствие не умаления, а усиления ее могущества. Англия уже не просто европейская держава; она — метрополия великой морской империи… на деле, она больше держава азиатская, чем европейская» [17] .
17
Интересно, что это видение англичан признавали и Наполеон и Адольф Гитлер: оба представляли себе, что в послевоенном мире они будут править континентальной Европой, а британцы сохранят свою заморскую империю. Как Гитлер говорил фельдмаршалу фон Рундштедту, «Германия будет господствовать в Европе, а Англия — во всем остальном мире». — Примеч. автора.
Синдром островитянства глубоко овладел сознанием англичан, поэтому в воспоминаниях о Второй мировой войне такое значение придается эвакуации из Дюнкерка в мае 1940 года. Двести двадцать тысяч британских и сто десять тысяч французских солдат сумели избежать окружения армиями нацистов, и это подается как замечательное достижение и вместе с «битвой за Англию» и «блицем» почитается как одно из самых значительных событий Второй мировой войны. После эвакуации последних солдат газета «Нью-Йорк таймс» ликовала: «Пока существует английский язык, слово «Дюнкерк» будут произносить с почтением… это великая традиция демократии. Это будущее. Это победа». На самом деле это было следствием катастрофы. Это «победоносное» отступление, прославленное в речах, на картинах и в стихах, надолго остается в памяти, потому что была задействована целая армада судов — рыбацких одномачтовых суденышек, прогулочных пароходиков, парусных яхт и небольших катеров, которые вырывали британских солдат из пасти смерти, в то время как в небесах над ними летчики союзников отражали воздушные налеты немцев. Элементы мифа приукрашены: например, преувеличена роль «малого флота». Но дело не в этом. Эта история так привлекательна для англичан по трем причинам. Во-первых, она свидетельствует об их чувстве отделенности: в тот момент Британия в конце концов оказалась один на один с нацистами. Король Георг VI даже сказал матери: «Лично меня больше устраивает, когда у нас теперь нет союзников, с которыми нужно любезничать и им потакать». Во-вторых, это рассказ об успешных действиях «немногих» против превосходящего врага. В-третьих, это подтверждает для англичан вековую истину: европейский континент — это место, где ждут одни неприятности, а залог наибольшей безопасности — тысячи миль изрезанной береговой линии вокруг их дома-острова.
Идея острова занимает в воображении англичан особое место. Начинается все в детстве с приключений на «острове Кирин» в «Великолепной пятерке» детской писательницы Энид Блайтон, развивается в «Острове сокровищ» Роберта Луиса Стивенсона (автор романа, как известно, шотландец, но план отправиться на поиски спрятанных сокровищ рождается в головах англичан из Западного края) и так далее. «Путешествия Гулливера» Джонатана Свифта имеют успех, потому что считается, что где-то там могут быть другие острова, еще более необычные по сравнению с теми, что уже открыты английскими мореплавателями. (Свифт родился и вырос в английской «черте оседлости» в Ирландии, и, вероятно, отсюда у него, сына колониального класса, так остро выражена островная ментальность.)
Захватила воображение англичан и поразительная история Александра Селькирка, никчемного моряка, высаженного на необитаемый остров в Тихом океане у берегов Южной Америки. Поссорившись с капитаном корабля, Селькирк предпочел остаться у берегов Чили на одном из островов Хуан-Фернандес, и его вызволили оттуда лишь 31 января 1709 года, когда еще один английский капер бросил якорь неподалеку от острова для ремонта и лечения больных после перехода вокруг мыса Горн. Перед изумленной командой предстал одетый в козьи шкуры человек, который говорил по-английски, хоть и с трудом. Он провел в одиночестве четыре года. Описание капитаном спасения Селькирка в «Путешествии вокруг света» сразу получило отклик у английских читателей. Этот рассказ появился в «Англичанине» эссеиста сэра Ричарда Стила (Селькирк, между прочим, еще один шотландец) в 1713 году. Шесть лет спустя повествование о том, как Селькирк охотился на диких коз, как он сделал ножи, а потом сшил одежду из козьих шкур, легло в основу «Робинзона Крузо» Даниеля Дефо, который стал одним из первых романов всех времен и народов и пользуется неизменным успехом.
Эта безопасность в окружении морей рано выработала у англичан уверенность в себе, а сравнительная изолированность привела к возникновению идиосинкратической интеллектуальной традиции, породившей таких весьма необычных гениев, как Блейк и Шекспир. Возможно, эта традиция как-то связана с тем, что Англия дала миру так много прекрасных писателей-путешественников. Свобода от страха внезапного вторжения способствовала и развитию личных свобод: страны, не имевшие такой защиты, стремились к сильным, контролирующим все снизу доверху системам правления, позволявшими в считанные дни собрать целую армию. Тем фактом, что Англия — остров, продиктовано и устройство английских городов: с такой естественной защитой, как море, не нужно было окружать города стенами, и в результате они строились как бог на душу положит. Не существовало плана застройки такого города, как Лондон, он рос по мере прирастания к нему окружающих деревень. С другой стороны, ввиду отсутствия необходимости окружения города стенами, отцы города могли по своему усмотрению прирезать к центру любые открытые пространства. Не ослаб этот заложенный в англичанах островной синдром и после создания империи. В 1882 году было положено под сукно предложение о прокладке железнодорожного туннеля под Ла-Маншем. Казалось бы, страна строителя Изамбарда Кингдома Брюнеля (еще одного ненатурального англичанина — отец у него был француз) должна ухватиться за этот смелый полет инженерной мысли. Вместо этого журнал «Девятнадцатый век» организовал петицию против этой идеи на том основании, что «с прокладкой такой железной дороги возникнет военная угроза и зависимость, от которых страна, как остров, была до сего времени счастливо избавлена». Это не был глас из деревенского захолустья: письмо вскоре подписал архиепископ Кентерберийский, поэты Теннисон и Браунинг, биолог Т. Г. Хаксли, философ Герберт Спенсер, пять герцогов, десять графов, двадцать шесть членов парламента, семнадцать адмиралов, пятьдесят девять генералов, двести священнослужителей и шестьсот других выдающихся деятелей.
Островное положение давало англичанам великую уверенность в себе, но никак не способствовало их совершенствованию. Трудно не прийти к выводу, что в глубине души англичанам вообще-то наплевать на иностранцев. Раньше заморским визитерам приходилось относиться к Британской империи с почтением, и они, один за другим, отмечали невероятное тщеславие англичан. В 1497 году один венецианец писал, что «англичане великие любители самих себя и всего, что им принадлежит; для них нет других людей, кроме англичан, и другого мира, кроме Англии; а случись им увидеть иностранца приятной внешности, они тут же говорят «выглядит как англичанин» и «как жаль, что он не англичанин». Описывая визит в Англию герцога Вюртембергского Фридриха в 1592 году, немецкий автор добавляет, что «жители… чрезвычайно надменны и заносчивы… им мало дела до иностранцев, они лишь издеваются и смеются над ними». Перечисляя особенности английского характера, надменность отмечает еще один путешественник, голландский купец Эммануэль ван Метерен. «Этих людей отличает смелость, мужественность, пылкость и жестокость на войне, но они же весьма переменчивы, опрометчивы, тщеславны, легкомысленны, обманчивы и очень подозрительны, особенно по отношению к иностранцам, которых презирают». Итальянский врач, совершивший поездку по острову в 1552 году, решил, что надменность населения такова, что они рассматривают среднего пришельца как «презренное существо, что-то вроде получеловека». Как похвалялся Мильтон, «не дайте первенства английского забыть в науке нациям, как надо жить».
К середине XX века картина почти не изменилась. В 1940 году Джордж Оруэлл, обративший внимание на то, как незначительно воздействовала на рядовых солдат во время Первой мировой войны культура других стран, обратился к журналам для мальчиков «Джем» и «Магнет». В них ему не понравилось почти все, начиная с консервативной политической направленности и кончая абсурдной, устаревшей мизансценой.
Как правило [писал он], исходя из того, что иностранцы из любой страны мало чем отличаются друг от друга и с большей или меньшей точностью соответствуют следующим стереотипам: ФРАНЦУЗ: носит бороду, дико жестикулирует. ИСПАНЕЦ, МЕКСИКАНЕЦ и т. п.: злобен, вероломен. АРАБ, АФГАНЕЦ и т. п.: злобен, вероломен. КИТАЕЦ: злобен, вероломен. Носит косичку. ИТАЛЬЯНЕЦ: легко возбудим. Играет на шарманке или носит с собой стилет. ШВЕД, ДАТЧАНИН и т. п.: добродушен, недалек. НЕГР: комически выглядит, отличается верностью.
Horizon («Горизонт»), май 1940 г. — Примеч. автора.
Обратите внимание, что американцев в этом списке смешных стереотипов нет. Ведь они говорят по-английски, значит, не совсем чтобы иностранцы. Фрэнку Ричардсу, автору этих историй, этих бесхитростных карикатур, которые пользовались невероятным успехом и о которых с презрением пишет Оруэлл, это не сошло бы с рук, не отличайся англичане таким дремучим незнанием иностранцев.
Просматривая подшивки этих журналов за тридцать лет, Оруэлл решил, что Фрэнк Ричардс — пот de plume [18] целой команды писак.
18
Nom de plume — литературный псевдоним (фр.)