Английская Утопия
Шрифт:
Таким путем снабжение утопийцев было обеспечено без того, чтобы лишать их культурной жизни, подобающей, по мнению Мора, человеку; и горожане тоже не отвыкали от более сурового и примитивного образа жизни деревни.
Необходимо рассмотреть еще одну деталь в схеме Мора, тем более, что она вызвала споры и ошибочное истолкование. Речь идет о религии утопийцев и их веротерпимости. В отличие от Англии и всех других стран, известных Мору, в Утопии допускалось исповедание нескольких религий. Все они исповедовали единобожие и были настолько сходны между собой и лишены духа нетерпимости, что имели общую обрядность, приемлемую для всех сектантов. Священники утопийцев отличаются особым благочестием «и потому их очень немного».
Гитлодей предпринял обращение утопийцев в христианство, с которым их прежние верования имели большие расхождения. Особенностью утопийцев было, однако, полное признание принципа веротерпимости, так как король
В этом, несомненно, отражен взгляд самого Мора на желательное положение вещей. Но очень часто указывалось на то, что, сделавшись канцлером, Мор не только осуждал лютеран, но и подвергал их преследованию, что представляло явный отход от проповедуемых им в «Утопии» принципов. Протестанты обвиняли Мора в том, что он согрешил против Света (Истины). Мне кажется, что такое мнение ошибочно. Оставляя в стороне вопрос о том, в какой мере Мор действительно преследовал лютеран (в чем еще позволительно усомниться), следует признать, что это суждение о Море основано на неправильном понимании того, что им в действительности сказано в его «Утопии». Его позиция совершенно ясна. Сославшись на закон Утопа, приведенный мной выше, Мор говорит, что каждый имел право убеждать другого в своей вере, если это делалось мирно, и «ему надо воздерживаться от неприличных и бунтарских слов», и «всякий дерзкий спорщик по этому вопросу наказывается изгнанием или рабством».
Таков был и принцип поведения самого Мора. Мы уже видели, что он не верил в народные движения или насильственное ниспровержение существующего строя и опасался этого. По его мнению, лютеранство, с его обращением к массам и явно ответственное за восстание крестьян в Германии, было именно народным движением. Мор поддерживал дружественные отношения с отдельными лютеранами, но не мог не бороться с движением в целом, поскольку оно, в его представлении, несло с собой хаос и разрушение. Я не хочу входить здесь в оценку справедливости его позиции, мне лишь хочется доказать, что она была логически обоснованной и последовательной, обусловленной теми ограничениями, которые накладывал на него тот класс, к которому он принадлежал, и тот век, в котором он жил. Полностью избежать этих ограничений не может ни один человек, какими бы талантами он ни был наделен.
В конечном счете в Море примечательны вовсе не эти ограничения, а пределы, до которых он сумел их раздвинуть, не тот факт, что его терпимость имела границы, а что принцип терпимости был им выдвинут так решительно. Нас поражают в Море не отдельные реакционные черты его Утопии, а ее экономика, построенная на широких коммунистических началах, не его боязнь перед народной активностью, а его понимание причин нищеты и искреннее желание ее устранить. И если, как я постарался это показать, его жизнь и сочинения составляют одно логическое и связанное целое, то именно в «Утопии» проявились яснее всего эти основные черты. Здесь мысль наиболее ясно выражена, сильнее всего проявилось чувство и именно в этом сочинении социализм, освобожденный от практических трудностей, осаждавших государственного деятеля, получил свое наиболее полное выражение. Непреходящее значение Мора заключается именно в его роли пионера социализма, а не святого или философа.
«Утопия» Мора — одновременно и веха и связующее звено. Это один из тех капитальных трудов, строго и научно продуманных, в котором даны картина и схема бесклассового общества. Но одновременно «Утопия» — звено между аристократическим коммунизмом Платона и инстинктивным, примитивным коммунизмом средневековья, с одной стороны, и научным коммунизмом XIX и XX веков — с другой.
Современный коммунизм составили две основные, влившиеся в него струи, и Мор со своими наследниками социалистами-утопистами составляет одну из них. Но уже во времена Мора существовал другой коммунизм — коммунизм Мюнцера и крестьянских революционеров. Этот последний также развивался по определенному руслу: через левеллеров, левое крыло Французской революции, луддитов и чартистов он подошел к нашему времени, готовый занять свое место в общей структуре марксизма. Мор не мог понимать этого крестьянского социализма, а то, что он в нем разглядел, было ему ненавистно и страшило его. Все это совершенно естественно, поскольку синтез философского и народного социализма не мог произойти прежде, чем образуется революционный класс — пролетариат, воспринявший эту теорию. Достаточно того, что Мор был Мором, и нет надобности сожалеть о том, что он не был Марксом.
Из этого следует, что «Утопия» не могла быть понятой ранее, чем в наше время. Вплоть до рождения научного социализма «Утопия» оставалась мечтой, красивой фантазией. Читатели восхищались государством, где царили мир и справедливость, но должны были с сожалением заключить вместе с Мором, что о таком государстве можно только мечтать, не надеясь на его превращение в реальность. Ныне, когда возможность создать такое государство находится в наших руках, стало очевидно, насколько точно, в пределах обусловленных ограниченностью ремесленной техники своего времени, Мор предвосхитил основные черты бесклассового общества. Уместно поэтому привести в заключение слова о нем первого выдающегося английского марксиста — Уильяма Морриса, являющегося одновременно автором единственной книги типа «Утопии», достойной встать рядом с сочинением Мора.
«Мы, социалисты, не можем забыть, что эти качества и выдающееся мастерство соединились, что бы ясно выразить стремление к обществу с равными для всех условиями; общества, в котором каждый отдельный человек едва сможет представить себе существование вне государства, часть которого он составляет. В этом сущность его Мора книги, точно так же, как и той борьбы, в которую мы вовлечены. Хотя несомненно, что именно давление обстоятельств его времени сделали Мора тем, кем он стал, но очевидно и то, что это давление заставило его дать нам не видение торжества новорожденного капиталистического общества, то есть тех элементов, которые окружили новую науку и новую свободу мысли его эпохи, а картину (именно его, а не нашу) подлинного Нового Рождения, ожидаемого многими людьми, но на наступление которого только теперь стало возможно надеяться, хотя и после бесконечной цепи событий, заставляющих думать в то время, как они происходили, что ими будет совсем стерта та картина, которую оставил нам он».
ГЛАВА III.
РЕВОЛЮЦИЯ И КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ
Айртон: Цель моего выступления состоит в том, чтобы привлечь внимание к собственности. Я надеюсь, мы пришли сюда не для того чтобы оспаривать друг у друга честь победы, но пусть каждый из нас решит про себя, что он не пойдет по пути изъятия всей собственности, ибо в этом заключается основа конституции королевства, и, если вы отнимете ее, вы тем самым отнимете все…
Рейнборо: Сэр, мне ясно, что невозможно добиться свободы без изъятия всей собственности. И если это следует изложить в виде закона — а вы говорите как раз об этом, — это должно быть сделано именно так. Но я желал бы узнать, за что сражались солдаты все это время? Неужели они сражались за то, чтобы закабалить самих себя, чтобы дать власть богачам?
36
Отрывок взят из протоколов так называемой конференции в Патни, происходившей в конце октября — начале ноября 1647 года. Спор шел между представителями двух партий английской революции XVII века: индепендентов и левеллеров. — Прим. ред.
1. Новая Атлантида
В XVII веке в Англии появилось особенно много утопических теорий. Никогда прежде эти теории не были более дерзновенными и практичными, ограниченными и сухими. В эпоху революции утопия глубже всего проникает в область политики и повседневные дела правительства. От этого она выигрывает и теряет одновременно. Мора, как мы видели, занимали вопросы соотношения бедности и богатства, уничтожения классов и в конечном счете вопросы человеческого счастья и социальной справедливости. Типичные писатели-утописты XVII века занимаются главным образом вопросами политики в узком смысле, выработкой образцовой конституции и ее рабочего аппарата, вопросами состава и характера правительств и совершенствованием парламентского представительства. Говоря коротко, их интересуют не столько вопросы справедливости, сколько вопросы власти.
В результате происходит коренное изменение характера и стиля. Мы больше не встретим что-либо напоминающее широту взглядов Мора, его скорбь и гнев, его сомнения и тот горький юмор, с которым они выражены. Отныне все сухо, уточненно и походит на юридические акты. Налицо холодная, ясная и твердая уверенность в том, что там, в Макарии или Океании, светит единственно праведный свет, что достаточно лишь принять изложенную в них практическую программу, чтобы довести революцию до полного совершенства. Эта вера была в значительной мере оправдана, поскольку проблема, мучившая и сбивавшая с толку Мора, была разрешена, буржуазия достигла власти и располагала средствами, что бы осуществлять свои желания. Поэтому, как мы попытаемся показать в этой главе, между утопическими сочинениями и активной разработкой конституции установилась в течение всего республиканского периода тесная связь.